Габриель остановился и снова заглянул в глаза маркизы.
– Она заплатит за все, что она сделала. Заплатит сполна. Клянусь вам – ей не будет пощады!
Маркиза сильно сжала в руках массивную палку, на которую обычно опиралась во время ходьбы. Костяшки пальцев побелели.
– Не поступай опрометчиво, не торопись. Тебе нужно увидеться с нею, выслушать ее объяснения…
– Ее объяснения? – Габриель громко, зло рассмеялся. – Объяснения чему? Этому? – Он распахнул высокий ворот рубашки, обнажая воспаленную, красную кожу, хранящую глубокий след от грубой пеньковой веревки. – Или этому? – он указал на щеку, где пылал незаживший след от ножа, полоснувшего плоть вместе с перерезаемой веревкой. – Нет, мадам, то, что она сделала, не нуждается в объяснениях. Ее дела достаточно красноречиво говорят сами за себя!
– Проклятие! – Палка маркизы тяжело ударила об пол. Затрещал полированный паркет. – Как можно быть таким тупоголовым? До чего же ты похож сейчас на своего отца, упокой, господи, его грешную душу! Упрямец! И почему только ты не пошел в свою мать?
– Моя мать была бесхарактерной шлюхой, – огрызнулся Габриель.
– Она была любовницей твоего отца, – жестко поправила его маркиза. – Доброй, мягкой, преданной. Она очень любила моего сына.
– Ну да, – согласился Габриель. – Любила его до смерти. И умерла, рожая прижитого вне брака ублюдка в этот проклятый мир.
Зеленые глаза маркизы гневно сверкнули.
– Она не виновата, что плата за любовь оказалась такой непомерно высокой. И ты не смеешь ни в чем упрекать ее.
Габриель понурил голову. Он знал, что маркиза права. Его отец на самом деле очень любил женщину, которая родила ему сына. И дал своему ребенку все, что только мог – свое имя, свой дом… Единственное, чего он не мог ему дать, не в силах был дать – это титул, который не мог наследовать незаконнорожденный. Габриель рос и воспитывался как сын лорда – пусть и незаконный. А затем отец умер – примерно через год после того, как Габриель ушел в море, чтобы утвердить себя перед самим собой и перед этим миром, который отвергал, не желал признать его.
– Простите меня, – тихо сказал он. – Но позвольте мне поступить с Шайной так, как я сам считаю необходимым. Ну вы позволите мне это, а, бабушка?
Маркиза помолчала, пожевала губами.
– Я подумаю, – сказала она. – Теперь подойди, поцелуй меня, а затем позови мою горничную. Уже поздно, и мои старые кости просят покоя.
Габриель подошел и нежно поцеловал мягкую напудренную щеку. Он любил эту женщину, и она любила его – единственного ребенка своего покойного сына. Как печально было думать, что Габриель не может, не имеет права наследовать титул своего отца в силу незаконного происхождения! Но что поделаешь! После смерти отца Габриеля все его достояние вместе с титулом отошло к двоюродной сестре, которая имела на него право только и исключительно в силу своего законного происхождения! Так для Габриеля остался лишь один дом, где его всегда ждали и любили, – дом бабушки, которая души не чаяла в своем внуке.
Она беспокоилась о нем. Ей было страшно подумать о том, что Габриель останется совсем один на целом свете, когда она умрет. Ей ужасно не хотелось оставлять его в этом мире без ласки, без любви, без заботы. Самым сильным желанием маркизы было увидеть рядом с Габриелем женщину, на которую она сможет с легким сердцем оставить внука, уходя в мир иной. А что получилось на деле? Единственная женщина, сумевшая тронуть, растопить лед в сердце Габриеля, оказалась предательницей. Лишь чудом она не оказалась убийцей ее внука. По его словам, в этой женщине причудливо сплелись любовь и вероломство, нежность и ложь, верность и измена.
Заботливые сильные руки подняли маркизу, помогли ей подняться с кресла. Уходя, она еще раз посмотрела на внука. Он сидел возле огня – одинокий, грустный, потерянный. Нет, не только в предательстве тут дело, не только! Есть во всей этой истории какая-то тайна. Вот только где найти к ней ключик?
И хотя Габриель попросил свою любимую бабушку не вмешиваться в его дела, она не могла не думать о них. Вот и теперь, медленно поднимаясь в свою спальню по широкой лестнице, маркиза решила, что прежде всего постарается узнать как можно больше о леди Шайне Лейтон – женщине, так сильно сумевшей поразить закрытое для всех и вся сердце Габриеля.
Габриель был удивлен и раздосадован, когда узнал о том, что его бабушка начала свое собственное расследование по поводу Шайны. Возможности у нее для этого были. Хотя сама маркиза давным-давно не выезжала из дома, у нее сохранились старые и весьма обширные связи и знакомства во всех кругах лондонского света. Несмотря на свое затворничество, маркиза продолжала живо интересоваться всем происходящим, и мало что из случившегося в Лондоне проходило мимо ее внимания.
Сам же Габриель знал буквально о каждом шаге Шайны. Он точно знал – когда и куда она отправилась, когда вернулась к себе на Джермин-стрит. Не остались незамеченными похождения Йена, его частые ночные отлучки. Габриель следил за посещениями Демьена де Фонвилля, знал, сколько времени он проводит в доме Шайны.
Не знал Габриель только одного: что ему самому делать дальше.
Много раз он обещал себе не торопиться и действовать осмотрительно, с холодной головой, но каждый раз при виде Шайны и ее мужа в его сердце с новой силой вспыхивала жажда мести.
– Не могу видеть тебя таким грустным, – заметила однажды утром леди Уэзерфорд, глядя на Габриеля, с отсутствующим видом намазывающего джемом ломтик поджаренного хлеба. – И мне думается, что на самом деле ты вовсе не хочешь причинить вреда этой женщине.
Габриель не знал, что ответить. В душе он корил себя за нерешительность и слабость. Для него было очевидно, что следующим шагом должно стать объяснение с Шайной. А для этого ее нужно каким-то образом выманить в такое место, где он сможет спокойно насладиться своей местью. И в то же время он не мог представить, что сможет вот так, своими руками, свести с нею счеты. Нет, его гнев, возмущение всем, что сделала эта женщина, его ненависть и желание посчитаться за предательство не стали меньше. В его памяти по-прежнему горел огонь воспоминаний – о вильямсбургской тюрьме, куда по навету Шайны его бросили вместе с матросами «Золотой Фортуны», о суровом приговоре, о веревочной петле на шее и о спасении – неожиданном, в последнюю минуту, когда чудесным образом была сохранена жизнь ему и еще одному члену экипажа. Эти воспоминания приводили его в бешенство. И все же…
Нет, никак не вписывалась Шайна в его закон чести, требовавший расплаты, мести, крови.
Око за око… Жизнь за жизнь…
