– Где иногда выступала ваша мать, – сказал он и нежно улыбнулся.
Когда Пег начала убирать со стола, Розали извинилась и оставила герцога допивать вино в одиночестве.
Войдя к себе в спальню, она собиралась переменить платье, надев более подходящее для вечернего спектакля: Розали стояла перед зеркалом в сорочке и размышляла, сможет ли она изменить собственную участь, пригласив к себе Джерваса. Она представила, как он ласкает ее, гладит руками тело, а его серые глаза затуманены страстью. Но она не была уверена, что он надолго, и уж тем более навсегда, останется с ней. Наверное, он проведет с ней ночь, а потом покинет ее, и она сгорит от стыда. Нарушив клятву, она почувствует себя виноватой и перестанет уважать себя. Розали с трудом управилась со своими волосами, высоко подняв локоны и заколов их золотыми гребешками, которые ей подарили в день рождения. Тогда ей исполнилось шестнадцать лет, и ее мать только что продала картину Фрагонара. Она вспомнила, с каким достоинством и душевной силой держалась в тот трудный период Дельфина де Барант. Пример матери вдохновил ее, и она решила, что воспримет известие о помолвке Джерваса, как должно другу, и непременно поздравит его. Она танцовщица, а не актриса, но сумеет сделать так, что ее пожелания прозвучат вполне искренне.
Ее лучшее шелковое платье было украшено кремовыми валансьерскими кружевами. В будущем, если ему захочется вспомнить последние часы, проведенные вместе с ней, пусть он увидит мысленным взором, как она была хороша.
По дороге в Айлингтон она старалась казаться веселой и беспечной.
– Как жаль, что лорда Свонборо нет в Лондоне, он получил бы от спектакля истинное удовольствие, – заметила она.
– Он и Даффилд сейчас в Уайльтшире, они уехали на Пасху в Кавендер-Чейз, – сказал ей Джервас. – Мать Ниниана тоже там, так что им предстоит заново узнать друг друга.
– Я рада, – откликнулась Розали и припомнила, как Ниниан показал ей в елизаветинской галерее Хабердин портрет леди Свонборо. – Однажды мы говорили о ней. Я поняла, что они виделись только раз в жизни.
– Да. Но теперь ей намного лучше, и она захотела встретиться со своими детьми. – Поглядев на нее, он спокойно добавил: – Наверное, французы считают меланхолию типично английской болезнью.
– C'est vrai. Даже ваш король болен ею. Наш король, – поправила она себя, не желая, чтобы к ней относились как к иностранке.
– В прошлом королю удавалось лечиться, но, похоже, теперь он серьезно занемог. Когда я был в Виндзоре с принцем-регентом, мне разрешили прочесть неутешительное заключение королевских медиков.
Розали поняла, что он стал близок ко двору, и от этого кровь застыла у нее в жилах.
– Мой визит получил широкую огласку, о нем говорили больше, чем он того заслужил. К счастью, мне удалось скрыть правду о цели посещения Виндзора, а причина была в скандале в королевской семье. Я постараюсь рассказать вам, сколько смогу, но обещайте мне, что вы ни словом не обмолвитесь со знакомыми.
– Нет, никогда, – прошептала она, и от волнения у нее побледнели и пересохли губы.
– Принцесса Шарлотта влюбилась в своего гувернера. Не удивительно, ведь бедная девочка выросла в достаточно скучном женском окружении. Единственные мужчины, которых она видела – это ее дяди-принцы и министры регента. Герцог Йоркский первым догадался о ее чувствах. Он сказал об этом своему брату-регенту, который пришел в ужас, узнав, что его пятнадцатилетняя дочь увлеклась простолюдином. Принц Уэльский вспомнил, что я присутствовал на церемонии, где он дал клятву, а также что я первый, кого он видит вставая, и пригласил меня в Карлтон-Хаус. Принц потребовал, чтобы я сопровождал его в Виндзор.
– Зачем? – еле выговорила Розали.
– Я не был свидетелем его разговора с матерью, но полагаю, что он хотел добиться ее согласия на мое знакомство с принцессой. Насколько я понимаю, ему показалось, что я подхожу принцессе больше, чем ее ученый духовник. Но королева воспротивилась этому и осталась непреклонна. Вскоре она сама посетила Уорик-Хаус и выругала внучку за своенравие. Но принцессу Шарлотту трудно переубедить, она не только бойка и легкомысленна, но и чертовски упряма. Знаете, как она поступила? Составила завещание, по которому все ее драгоценности, книги и другие вещи должны достаться гувернеру в знак благодарности и уважения к его заслугам. Она сама сказала мне об этом.
– Так вы ее все же видели?
– Не официально. Премьер-министр Персеваль надеялся, что я посоветую ей помириться с королевой, пока о ссоре еще не узнали в свете, и я подстерег ее, когда она гуляла в садах Карлтон-Хаус. Я проводил ее и фрейлину, леди де Клиффорд в Блекхит, куда она ходит каждую субботу обедать со своей матерью. В последний раз нас развлекали выступлениями каких-то оперных певцов.
Розали кивнула.
– Налди и Трамеццани, я слышала об этом, но не о том, что вы там были. А принцесса Шарлотта хороша собой? – спросила она, стараясь говорить ровно и спокойно.
– У нее очень светлая кожа, а волосы золотисто-рыжие, как у ее отца. Глаза большие и голубые. Очень выразительные черты лица и для такой молоденькой девушки на редкость зрелая и чувственная фигура.
Это подробное описание вместе с предыдущим рассказом о суровом обращении родственников с будущей наследницей напомнили Розали романтические сказки о принцессах. Любая одинокая и отверженная принцесса должна отнестись к Джервасу, потомку знатного и знаменитого рода, как к блестящему кавалеру, мрачно подумала она.
Лакей герцога заказал два места в ложе, из которой были прекрасно видны и сцена, и отремонтированный свежевыкрашенный зрительный зал, ставший гораздо элегантнее. Обращали на себя внимание и новые сверкающие люстры. На открытие сезона в театр собралось множество зрителей, но Розали была поглощена своими невеселыми размышлениями и не почувствовала никакого удовольствия от праздничной обстановки.
В этот вечер балет в программе не значился, и Розали так и не узнала, кто занял ее место в труппе. Представление началось с новой арлекинады «Англия, земля свободы». Занавес поднялся, и все увидели нарядный домик, где проводили свой медовый месяц Арлекин и Коломбина. Они устали от тихой, размеренной жизни и решили отправиться в дальние страны. Этот замысел дал возможность мистеру Дибдину сравнить Англию и враждующие с ней страны, превратив спектакль в политическую пропаганду. Джозеф Гримальди играл напыщенного и воинственного Наполеона и был освистан патриотически настроенной толпой. Потом комик появился в своем привычном клоунском обличий и спел веселую песенку. По окончании он выразительно продекламировал:
