Миних и Остерман переглянулись и пролепетали:
— Боже мой, это государственный переворот.
— Ах, — верный и храбрый Граубен, вы ведь не покинете нас, — простонали они. — Надо быстро уезжать, бежать отсюда.
Наемник холодно взглянул на них своими холодными серыми глазами:
— Подождите, кажется, еще есть шанс изменить положение, поэтому я здесь. Однако в случае удачи я требую, чтобы меня сделали великим герцогом и принцем Империи.
Министры вздохнули: сейчас не время отказывать ему в чем-либо. Юлия Менгден подошла к Граубену.
— Я тоже обдумывала такую возможность, Граубен, и по глазам вижу, что мы думали об одном и том же… ах, это мне нравится!
И двое сообщников, забыв о регентше и ее супруге, увлекли в угол обоих министров… Впрочем, царственная чета давно уснула: одна на своей огромной кровати под балдахином, другой на коврике вместе с собачками.
— Этот фанатичный и глупый народ… — шептали Граубен и Юлия… — Шлюха-принцесса, убитая своими же ближайшими приспешниками…
Миних и Остерман с надеждой закивали головами.
— … Тогда этот неблагодарный народишко вновь вернется в свое стойло…
— Солдаты, лишившись начальников, вновь станут подчиняться нам.
— Ах, Граубен! Это и будет наша месть.
Негодяй криво улыбнулся:
— О, Господи, а если потом они убьют нас… — внезапно взвизгнул Остерман, схватившись за живот.
— О, клянусь Сатаной, если они погибнут первыми, я умру счастливой.
Мелкие острые зубки Юлии, напоминавшие клыки молодой волчцы, блестели в полумраке. Остерман заикал от волнения. Но что делать? Министры отправились в императорскую спальню и принялись ждать.
— Можно ехать дальше, — сказал Адриан брату, топнув ногой по земле. Флорис одобрительно кивнул головой. Толстый слой смерзшегося снега покрывал землю; по такой дороге они смогут почти бесшумно въехать в Петербург. Флорис поднял руку. Несколько сотен гренадеров и солдат из различных полков выступили из полумрака вперед. Они окружили сани, где теперь сидели Елизавета и маркиз де Ла Шетарди. Флорис с любовью смотрел на принцессу. Боже, как же она была хороша в форме офицера Преображенского полка! Она тоже, как Флорис и Адриан, переоделась по просьбе гренадеров.
— Все идет прекрасно, — сказал Флорис. — Посмотри, брат, народ тоже по-своему помогает нам.
В самом деле, мужики выбегали из своих изб и, прижавшись к заборам, смотрели, как в грозном молчании двигались мятежные полки.
— О! простите, ваше высочество, я, кажется, задремал, — встрепенулся маркиз; он все время клевал носом, и голова его то и дело падала на плечо царевны.
— Фи, господин чрезвычайный посол… спать в историческую ночь!
«Да, конечно, но историческая там или не историческая, — думал Жорж-Альбер, проскальзывая в возок, — но я хочу спать, и не могу понять, почему мой хозяин не отправил меня в посольство вместе с этими двумя глупыми индюшками… Черт, ну и собачья же жизнь у меня настала…»
Действительно, Флорис и Адриан, взволнованные столь бурным взрывом девичьих чувств, объектом которых они стали, решили во избежание недоразумений отослать дочерей воеводы. Они приказали Грегуару отвезти их в посольство и ни под каким предлогом не выпускать. Еще одно столь же неожиданное и любвеобильное их появление могло все испортить. Что же касается Клемана, то этому несчастному, совершенно бесполезному как в штанах, так и без оных, Адриан строго приказал ехать вместе с интендантом и девицами, дабы не надоедать всем своими жалобами и стонами.
«О, Господи, — вздыхал про себя Тротти, чьи думы вполне были созвучны размышлениям Жоржа-Альбера, — как же я хочу спать! Ну и веселенький денек устроили нам эти шалопаи. Интересно, сколько гарнизонов, как русских, так и немецких, сдались нам, воодушевившись добрыми чувствами, царским золотом и одобрением Фридриха Прусского? Черт побери, надолго мне запомнится это посольство! Интересно, из чего только сделаны эти братья де Вильнев? Они три дня на ногах, но, чума меня побери, кажется, чувствуют себя прекрасно. Ах!.. о!.. простите ваше высочество, но я уже не хозяин своей головы».
Флорис сделал знак людям ускорить шаг. Бопеу помогал Лестоку, которому трудно было двигаться с такой скоростью. Адриан внимательно всматривался в темноту, пытаясь разглядеть, не ждет ли их засада. Флорис указывал путь:
— Послушайте, Преображенские казармы расположены в пригороде, поэтому лучше будет пройти по Невскому; в этот час он наверняка еще безлюден.
В арьергарде Федор и Ли Кан активно просвещали всех, кто по дороге присоединялся к шествию.
— Если те, другие, будут сопротивляться, бей, батюшка, а потом уж спрашивай, — наставлял Федор.
— Будда распрямляет спину горбуна и губит злодея, — приглушенно говорил Ли Кан, теребя свою косу. — О, как я возбужден, — внезапно зашептал он, — коса царапает меня…
— Сильно? — осведомился Федор. — Значит, Ли Кан, пора внимательно приглядывать за нашими барчуками.
По взмаху руки Елизаветы Флорис и Адриан подозвали к себе нескольких солдат и тихо передали им приказ царевны. Молчаливые тени отделились от отряда и рассыпались в разные стороны к особнякам, где проживали вельможи, на которых Елизавета явно не могла положиться. Потом, после удара колокола собора Святого Исаака Далматинца, должного послужить сигналом для других церквей и одновременно знаком, что государственный переворот свершился, всех ненадежных надлежало доставить в Зимний дворец. Список подозрительных и план мятежа был составлен наспех, во время последней остановки в очередной казарме, так что несчастный Тротти перед тем, как уснуть окончательно, успел подумать: «Этот мятеж будет безжалостно подавлен, а меня, посла Франции, схватят с поличным… Что я могу ожидать от регентши… брр… кандалы на ноги… Сибирь». Голова его упала.
— Поехали, путь свободен, — прошептал Адриан.
— Дальше идем пешком, скрип полозьев может привлечь внимание.
— Вот наш последний бастион, — прошептала Елизавета, глядя на черную твердыню Зимнего дворца. Она с трудом поспевала за чеканным шагом солдат. Ее подвернутая нога распухла и болела. Федор почтительно подошел к ней:
— Матушка, надо бы побыстрее.
Флорис смотрел на принцессу и понимал, что она не станет жаловаться, но по ее прекрасному лицу было заметно, что силы ее на исходе. Юноша наклонился и взял Елизавету на руки. Она прижалась головой к его широкой груди и поцеловала мундир в том месте, где находилось сердце. Адриан заметил этот порыв: «Боже мой, надо как можно скорее все ему рассказать».
