– Ахъ, милый мальчикъ, отопри мнѣ, – просилъ малютка умоляющимъ голосомъ.
Никакого отвѣта, никакого движенія за дверью, и онъ по прежнему оставался взаперти между этими четырьмя стѣнами.
Заливаясь слезами, онъ изъ всѣхъ силъ стучалъ маленькіми кулаченками по грязнымъ доскамъ, призывая своимъ нѣжнымъ дѣтскимъ голоскомъ тетю Мерседесъ, Яка и Дебору, всѣхъ, кто обыкновенно дома приходилъ къ нему на помощь, и, наконецъ, охрипши и утомившись, сѣлъ у порога. Онъ сидѣлъ тутъ въ высокомъ старомъ соколиномъ гнѣздѣ, прекрасная заблудившаяся птичка, волнуемая невыразимымъ страхомъ, какъ нѣкогда бѣдный „колибри“. Еслибъ это зналъ отверженный, который покоился теперь вѣчнымъ сномъ тамъ за океаномъ въ тѣни магнолій и лавровъ на берегу Флориды!… Онъ также зналъ этотъ чердакъ, куда сваливалось все негодное къ употребленію, стѣны котораго были увѣшаны рамами или съ кусками зеркальныхъ стеколъ или съ остатками масляныхъ картинъ, и эти старомодные лари съ разнымъ хламомъ и календарями, изъ которыхъ тучами поднималась моль, поломанныя мотальницы и прялки, одѣвавшія домашнихъ полотномъ цѣлыя поколѣнія Вольфрамовъ отъ колыбели до могилы… Тутъ же валялись въ кучѣ изъѣденныя червями сидѣнья стульевъ, на которыхъ еще, можетъ быть, сидѣла семья суконщика, переселившаяся три столѣтія тому назадъ въ монастырское помѣстье изъ узкаго городскаго переулочка. Въ одномъ углу были свалены обломки грубыхъ дѣтскихъ игрушекъ, полуодѣтыя безголовыя куклы, которыми забавлялись бѣлокурыя дочки бѣдной совѣтницы.
Солнце постепенно уходило отъ маленькаго слухового окна, а птичка, сидѣвшая на подоконникѣ еще при первомъ громкомъ крикѣ ребенка улетѣла испуганная. Котята также замолкли: они лежали, прижавшись другъ къ дружкѣ, какъ какой-нибудь сѣрый клубокъ, и поднимали сонныя головки только тогда, когда несчастный мальчикъ, сидѣвшій у порога, начиналъ вдругъ громко всхлипывать.
Всякій разъ какъ мальчикъ поднималъ опухшія вѣки, онъ видѣлъ вокругъ себя разрушенные временемъ и долгимъ употребленіемъ предметы. Всѣ исторіи о привидѣніяхъ, которыя такъ усердно разсказывала ему Дебора, вдругъ ожили и выглядывали изъ обломаннаго циферблата деревянныхъ часовъ, висѣвшихъ у окна, изъ человѣческаго глаза, оставшагося на одной изъ разорванныхъ картинъ, изъ ларей, изъ кучи отломанныхъ отъ стульевъ ножекъ, кивали и махали блѣдными обтянутыми лайкой руками куколъ. Приходили на память и исторіи объ убѣжавшихъ и заблудившихся дѣтяхъ.
– Я никогда болѣе этого не сдѣлаю, тетя! Я никогда болѣе не убѣгу, – бормоталъ онъ всхлипывая, точно ужъ обнималъ ее за шею и, прижавшись головкой къ ея груди, шепталъ ей свои извиненія, какъ дѣлалъ это всегда.
За дверью была та же глубокая безнадежная тишина, и только изрѣдка глухо доносилось со двора пѣніе пѣтуховъ. На чердакѣ стало замѣчаться движеніе: шорохъ легкихъ шаговъ, шуршаніе бумаги, звонъ лежавшихъ на полу фарфоровыхъ черепковъ – смѣлая молодая крыса, которая, несмотря на близость кошки продолжала ютиться на чердакѣ, пронюхала, должно быть, остатки кушанья на фарфорѣ и рылась въ черепкахъ; ея появленіе было еще ужаснѣе мнимыхъ привидѣній. Мальчикъ питалъ отвращеніе къ мышамъ, и вдругъ передъ нимъ пробѣжала „такая огромная“, каждую минуту она могла прыгнуть на него. Съ страшнымъ крикомъ вскочилъ онъ на ноги. Крыса исчезла подъ полкой, но перепуганный ребенокъ бросался, какъ безумный, отъ одной стѣны къ другой, не переставая отчаяннымъ крикомъ призывать на помощь; онъ не смѣлъ умолкнуть ни на минуту изъ опасенія, что животное снова появится и прыгнетъ на него… Онъ все бѣгалъ, почти задыхаясь, покрытый потомъ, крича и рыдая, какъ вдругъ отодвинулся засовъ, и дверь отворилась.
На порогѣ появилась высокая женщина. Ребенокъ бросился къ ней съ распростертыми рученками и пролепеталъ: „ахъ, не запирай, пожалуйста, опять дверь!… Я буду хорошимъ мальчикомъ! Я никогда больше не убѣгу!“
Смертельно блѣдное лицо склонилось надъ нимъ, и по всему лицу женщины пробѣжала дрожь, когда дѣтская рученка уцѣпилась за нее, но она взяла его за руку и вывела въ коридоръ.
Въ то же время тамъ появился Витъ. Онъ вышелъ изъ-за трубы и отъ удовольствія топалъ своими подковами, какъ жеребенокъ.
– Ну что, хорошо въ кладовой? Вдоволь наигрался съ котятами, – кричалъ онъ, крича во все горло.
– Это ты его заманилъ сюда и заперъ? – коротко спросила женщина какимъ-то беззвучнымъ голосомъ.
– Конечно, a то кто же? – Онъ взмахнулъ кнутомъ въ воздухѣ и дерзко смотрѣлъ на женщину своими косыми хитрыми глазами.
– А ты къ чему объ этомъ спрашиваешь? Это тебя вовсе не касается… Я не выношу франтовъ, а онъ къ тому же ужасно глупъ и бѣжитъ за каждымъ, точно собаченка. У него кружевной воротникъ, у этой обезьяны, а его башмаки…
Онъ не могъ продолжать. Маіорша быстро крѣпко схватила его и больно отхлопала своими сильными руками, потомъ поставила на ноги и толнула его къ открытой двери, ведшей изъ коридора въ монастырскій домъ.
Сначала, онѣмѣвъ отъ неожиданности, онъ молчалъ. Во всю свою жизнь онъ никогда еще не былъ битъ. И кто бы рѣшился себѣ позволить это съ обожаемымъ сынкомъ совѣтника?… Онъ зналъ только, что другіе кричали подъ ударами его кнута, а теперь онъ и самъ закричалъ, но только съ той минуты, когда безпощадная рука поставила его на ноги… Тогда онъ какъ безумный побѣжалъ по коридору и съ лѣстницы, желѣзныя подковы стучали по ступенямъ, онъ ревѣлъ, какъ звѣрь, и чѣмъ ниже спускался, тѣмъ сильнѣе. Ревъ этотъ пронзительно раздавался на лѣстницѣ и въ огромныхъ сѣняхъ монастырскаго двора. Вся прислуга сбѣжалась, и самъ совѣтникъ въ ужасѣ выскочилъ изъ присутственной комнаты и принялъ въ объятія своего обезумѣвшаго наслѣдника.
Блѣдный, какъ мѣлъ, отъ ужаса онъ отнесъ его въ свой кабинетъ, и рука его, гладившая худое загорѣлое лицо мальчика, сильно дрожала.
Витъ зналъ, что онъ страдаетъ судорогами, – служанки при немъ говорили объ этомъ и подражали его подергиваньямъ. Съ тѣхъ поръ эти явленія стали часто повторяться. Онъ падалъ куда ни попало и дергалъ руками и ногами, если не исполнялось какое-нибудь его желаніе. Въ настоящую минуту сильное волненіе и безграничное бѣшенство потрясали это худое длинное тѣло, и онъ съ крикомъ катался по софѣ, на которую положилъ его совѣтникъ и конвульсивно зарывался головой въ подушки. Это состояніе казалось опаснымъ, но маленькіе хитрые глаза паціента сознательно наблюдали за отцемъ, который въ тревогѣ поспѣшилъ къ шкафу, чтобы взять тамъ лѣкарство, обыкновенно употребляемое отъ судорогъ.
Вдругъ крикъ умолкъ, и катанье по софѣ прекратилось. Эта вдругъ наступившая тишина заставила совѣтника въ испугѣ оглянуться, – Витъ всталъ и съ удивленіемъ смотрѣлъ на противоположную стѣну. У святого, рельефно выточеннаго на стѣнѣ, протянутая для благословенія рука отдѣлилась и между ней и туловищемъ образовалась широкая темная трещина.
