– Чей это мальчикъ? – рѣзко и сурово спросилъ совѣтникъ у сестры.
– Почемъ я знаю? – отвѣчала она, пожимая плечами и прямо, не моргая, глядя въ его сверкавшіе глаза. – Я шла въ свою комнату и услыхала на чердакѣ дѣтскій крикъ, – твой Витъ забавлялся и заперъ чужого ребенка въ нашу кладовую.
– И за это ты его такъ обидѣла? – прервалъ онъ ее, внѣ себя отъ бѣшенства и огорченія.
– Обидѣла? – повторила она съ холодной ироніей. – Я отсчитала ему заслуженные имъ двадцать пять ударовъ и нахожу, что это вполнѣ справедливо, – прибавила она со свойственной ей энергіей.
Это невозмутимое спокойствіе заставило совѣтника придти въ себя; онъ почувствовалъ, что благодаря этой вспышкѣ онъ потерялъ такъ долго удерживаемое имъ превосходство надъ ней. Онъ сдержался и сказалъ раздраженно: „такъ строго наказывать моего ребенка я не позволяю даже себѣ самому!”
– Къ его вреду! Изъ мальчика никогда ничего путнаго не выйдетъ!…
Никогда еще во всю свою жизнь не подвергала она своего брата такой неумолимой критикѣ, – она очевидно не владѣла собой.
– Это твое мнѣніе, Тереза? – спросилъ онъ язвительно. Его загорѣлое лицо покраснѣло отъ гнѣвнаго удивленія, но онъ не вспылилъ, и только на губахъ его играла злая насмѣшливая улыбка.
– Было бы ужасно, еслибы и мой сынъ бѣжалъ съ танцовщицей ночью въ непогоду.
Маіорша молчала. Она стиснула зубы и быстрымъ движеніемъ вырвала свою руку у Іозе.
Совѣтникъ видѣлъ это и, насмѣшливо улыбаясь, проводилъ загорѣлой рукой по своей рѣдкой бородѣ.
– Я уже давно вижу, что мой Витъ тебѣ не по вкусу, – продолжалъ онъ. – Онъ уменъ не по лѣтамъ, у него очень твердая воля, и онъ, какъ истый Вольфрамъ, не привыченъ къ лести и нѣжностямъ… Такая дрянь, какъ этотъ, – онъ указалъ на Іозе, – тебѣ больше нравится, не правда ли?… Гмъ, женское воображеніе всегда занято. Чортъ знаетъ, что ты въ немъ видишь…
– To, что онъ есть – ребенка чужихъ людей, – отвѣчала она съ тѣмъ же неподвижнымъ взглядомъ; но она тяжело дышала и въ ея звучномъ голосѣ слышалось раздраженіе хищнаго звѣря.
– Само coбoй разумѣется, что онъ ребенокъ чужихъ людей, вѣдь у насъ Вольфрамовъ нигдѣ нѣтъ ни капли родственной крови, – какъ бы вскользь замѣтилъ онъ. – Я говорю только, такъ какъ тебѣ мой Витъ не нравится, что у тебя своего рода идеалъ, къ которому подходитъ этотъ бѣлокурый мальчишка. Какъ онъ попалъ въ мой домъ и сюда, не черезъ тебя развѣ? He свалился же онъ съ неба?
– Витъ привелъ его сюда…
– Витъ, всегда и вездѣ Витъ! Бѣжняжка во всемъ виновенъ, его бьютъ за это, а мальчишка конечно невинный агнецъ. Какъ ты попалъ въ домъ? – Гнѣвно, не владѣя болѣе собой, крикнулъ онъ мальчику, который въ страхѣ отступилъ и молчалъ.
– Будешь ли ты отвѣчать, мальчишка? – прошипѣлъ онъ съ возрастающимъ гнѣвомъ и протянулъ руку къ мальчику, изъ за котораго былъ наказанъ его сынъ. При этомъ угрожающемъ движеніи маіорша вздрогнула, какъ будто сама получила ударъ, и протянула руку между братомъ и Іозе; глаза ея сверкали, а изъ подъ верхней судорожно передернувшейся губы показались прекрасные бѣлые зубы. Эта женщина съ сильными и эластичными движеніями походила въ эту минуту на тигрицу, защищающую своего дѣтеныша, но это продолжалось лишь одну секунду. Совѣтникъ невольно отступилъ на шагъ, а она сказала повидимому спокойно, хотя немного глухимъ голосомъ.
– Ты не дотронешься до чужого ребенка, который и безъ того испуганъ продѣлкой твоего Вита. – Она нагнулась къ Іозе, чтобы повторить предложенный ему совѣтникомъ вопросъ, но эта странная женщина очевидно не знала, какимъ языкомъ ей говорить съ ребенкомъ, который смотрѣлъ на нее прелестными голубыми глазками, и ея блѣдныя губы сжались еще крѣпче.
Но мальчикъ отвѣтилъ, не дожидаясь вопроса, – онъ чувствовалъ себя подъ защитой этой женщины.
– Я попалъ черезъ изгородь съ большимъ мальчикомъ, – сказалъ онъ своимъ кроткимъ ласковымъ голосомъ. – Онъ всегда тамъ проползаетъ и бросаетъ камнями въ утокъ, которыя плаваютъ у насъ на пруду. Онъ хотѣлъ мнѣ показать своихъ кроликовъ…
– Такъ, – сказалъ совѣтникъ; онъ растерянно гладилъ и теребилъ свою бороду, – поразительное хотя и быстро исчезнувшее выраженіе лица сестры заставило его повидимому призадуматься. – Черезъ изгородь, значитъ, которая отдѣляетъ насъ отъ усадьбы Шиллинга… Прекрасное открытіе! Мой Витъ на землѣ Шиллинговъ. Я велю сейчасъ же всю изгородь покрыть колючками. Гмъ, теперь я узнаю, этотъ мальчикъ оттуда, я иногда вижу тамъ голубую куртку. Онъ принадлежитъ къ американской семьѣ, которая величаетъ себя „фонъ Вальмазеда“, какъ я слышалъ – хорошіе должно быть люди! Мужъ шатается гдѣ-то на водахъ, а семью прислалъ безъ гроша денегъ въ домъ Шиллинга, гдѣ она отлично живетъ и веселится на чужой счетъ къ величайшему неудовольствію прислуги.
Всѣ эти сообщенія, сдѣлавшія бы честь любой сплетницѣ произносились глухимъ грубымъ мужскимъ голосомъ!…
– Шиллинги всегда были глупцами и расточителями, – продолжалъ онъ громче, переводя духъ. – Актеры и искатели приключеній всегда находятъ тамъ пріютъ. Но гордой баронессѣ это не нравится, – она бѣжала отъ милой испанской семьи.
Онъ остановился, сестра стояла передъ нимъ, какъ статуя. Она неподвижно смотрѣла на закрытое окно, черезъ которое тщетно старались выбраться двѣ большія мухи и заблудившаяся оса, и только, когда совѣтникъ замолчалъ, она устремила такой же неподвижный взглядъ на его лицо.
– Развѣ это касается насъ? – сухо проговорила она. – Развѣ мы заботились когда нибудь о томъ, кого Шиллинги принимаютъ у себя?
– Прежде, конечно, Тереза, когда королевскій офицеръ ухаживалъ за прекрасной, обвороженной имъ золотой рыбкой Вольфрамовъ. Но все это давно поросло травой. Теперь же я снова долженъ безпокоиться, такъ какъ Витъ сыгралъ плохую штуку, приведя себѣ оттуда товарища, – прекрасное было бы для меня знакомство!… А ты никогда не должна бы забывать, что ты обязана дому Шиллинговъ всѣмъ своимъ позоромъ и разбитой жизнью… Я полагаю, что даже воздухъ, доносящійся оттуда, долженъ бы оскорблять тебя. Я со своей стороны въ теченіе послѣднихъ восьми лѣтъ, конечно ради тебя, заботился о томъ, чтобы на подошвахъ даже никто не занесъ въ мой домъ ненавистной земли, а ты принимаешь эту залетѣвшую къ намъ зловѣщую птицу, ведешь ее прямо въ свою комнату, утѣшаешь и ласкаешь…
– Ласкаю? – дико засмѣялась она и провела нѣсколько разъ ладонью по фартуку, какъ бы желая стереть всякій слѣдъ, оставленный прикосновеніемъ дѣтской ручки.
– Ты долженъ бы знать, что твое обращеніе къ прошлому было излишне, – возразила она рѣзко. – Укажи мнѣ хоть одинъ моментъ въ моей жизни, когда бы я забыла, что я Вольфрамъ, дитя моего отца и правнука бывшихъ до него Вольфрамовъ. Они конечно, также заблуждались, но потомъ, опомнившись уже не сходили съ пути, который они считали правымъ, хотя бы имъ приходилось проходить чрезъ адскія мученія.
