При вопросѣ молодой женщины баронъ Шиллингъ выпрямился и, посмотрѣвъ гнѣвными, хотя и влажными глазами въ ея прекрасное лицо, спокойно возразилъ: „должно оставаться твердыми!“
– Но я не могу и не хочу, – воскликнула она и съ страстной нѣжностью прижала къ себѣ мальчика. – Я отказываюсь отъ ужасной обязанности бороться съ грубостью и пошлостью – бремя, возложенное на меня Феликсомъ слишкомъ тяжело для меня.
– Развѣ мы не несемъ его вмѣстѣ? Развѣ я не съ вами? – спросилъ онъ съ кроткимъ упрекомъ.
Серьезная доброта и кротость, звучавшія въ этихъ словахъ имѣли на Мерседесъ сильное чарующее дѣйствіе, которое сейчасъ же было подавлено оскорбленной женской гордостью. „Развѣ мы не несемъ его вмѣстѣ?“ - сказалъ онъ, но это указываетъ на какую-то общность между ними… A у нeгo была жена, подло покинувшая домъ, чтобы помѣшать близкимъ сношеніямъ между нимъ и прибывшими… Мерседесъ была дѣвушка, хотя и называлась женщиной; у нея былъ безстрашный энергичный, дѣятельный, какъ у мужчины, духъ и вмѣстѣ съ тѣмъ въ ней было такъ много женственности, что она была чувствительна, какъ мимоза. Въ ней поднялось смѣшанное чувство стыда и отвращенія. Она не отвѣчала, а только устремила на него изъ подъ нахмуренныхъ бровей холодный, сверкающій выразительный взглядъ.
– Я хотя и не утвержденный законнымъ порядкомъ опекунъ обоихъ дѣтей, – сказалъ онъ спокойно, – но письма Феликса и мое обѣщаніе ставятъ меня въ извѣстное положеніе, отъ котораго я не уклонюсь ни на одну линію. Поэтому я не долженъ разбирать, отталкиваетъ ли и обезкураживаетъ ли меня грубость и пошлость людей, съ которыми мнѣ приходится имѣть дѣло, оскорблено ли при этомъ мое самолюбіе, – онъ говорилъ все возвышая голосъ, – все это должно остаться въ сторонѣ… Феликсъ умеръ разорившись…
Она вздрогнула, какъ будто это выраженіе ножемъ рѣзнуло по сердцу…
– Ну, да – онъ не оставилъ ни одного доллара, – подтвердила она сердито, – все состояніе, которое оставилъ ему отецъ, заключалось въ плантаціяхъ… Теперь на опустошенныхъ земляхъ растутъ сорныя травы, – добавила она горько улыбаясь, – онѣ потеряли всякую стоимость съ тѣхъ поръ, какъ руки, которыя ихъ воздѣлывали, носятъ на пальцахъ фальшивыя кольца и принадлежатъ свободнымъ господамъ… Феликсъ сдѣлался нищимъ, какъ и всѣ другіе, потому что Югъ разоренъ окончательно… Но зачѣмъ я все это говорю? По нѣмецкимъ понятіямъ, это только должное возмездіе за старую несправедливость!
Съ невыразимымъ гнѣвомъ повернулась она къ нему спиной и подняла руки, чтобы заправить въ сѣтку волосы, упавшіе ей на грудь при этомъ быстромъ движеніи. Въ такой позѣ очертанія ея стройной фигуры были восхитительны для живописца. Широкіе рукава откинулись и на желтоватой, какъ мраморъ кожѣ правой руки вверху ясно обозначился яркій красный рубецъ, какъ тоненькая пурпурная змѣйка.
На эту молодую женщину несчастія обрушились подавляющей массой, – война лишила ее отца, брата, жениха, послѣ чего она бросилась сама въ водоворотъ всѣхъ ужасовъ борьбы, можетъ быть затѣмъ, чтобы погибнуть вмѣстѣ съ ними, но война оставила ей только этотъ яркій знакъ и предоставила одиноко идти своей дорогой съ невыразимой скорбью, раздраженіемъ и презрѣніемъ къ людямъ.
– Вы основываете свое полномочіе главнымъ образомъ на этомъ разореніи, насколько я понимаю? – сказала она, вдругъ вскинувъ на него глаза, послѣ того какъ засунула въ сѣтку послѣднюю упрямую прядь волосъ.
– Конечно, – возразилъ онъ. – Моя задача во что бы то ни стало возвратить дѣтямъ ихъ наслѣдство…
– Жалкія деньги! – Она пожала плечами и въ ея тонѣ слышалось то же холодное презрѣніе, съ какимъ она сказала нѣсколько часовъ тому назадъ въ мастерской: „да, на деньги своей жены!“
Онъ слегка измѣнился въ лицѣ; но теперь онъ стоялъ передъ ней не какъ художникъ съ мечтательно склоненной головой и съ задумчивымъ, какъ бы внутрь себя обращеннымъ взоромъ, a какъ одинъ изъ тѣхъ, которые наполняли старыя деревянныя рамы въ средней залѣ наверху, твердо, увѣренно, какъ человѣкъ, воля котораго непреклонна.
– Да, жалкія деньги! – повторилъ онъ съ удареніемъ. – Я не отрицаю ихъ власти такъ же, какъ и Феликсъ, который желалъ спасти наслѣдство для своихъ дѣтей и онъ былъ правъ, – они въ немъ нуждаются! Я знаю, что такимъ сужденіемъ поддерживаю дурное мнѣніе о себѣ, но я долженъ это перенести.
Она смотрѣла на траву у своихъ ногъ – потомъ на губахъ ея мелькнула презрительная улыбка.
– Вы боитесь, что дѣти умрутъ съ голода безъ денегъ старой женщины? – спросила она, какъ бы не замѣчая его послѣдней фразы.
Онъ улыбнулся.
– У дѣтей очень энергичная тетушка, которая изъ крайности возьмется за тяжелый трудъ, чтобы только ея любимцы не терпѣли нужды. Вотъ все, что я знаю, да мнѣ и не надо больше никакихъ свѣдѣній, потому что, несмотря ни на что, я останусь при своихъ взглядахъ. Я долженъ считаться съ врагами, пересѣкающими намъ дорогу… – онъ остановился и, опустивъ глаза въ землю, прибавилъ: – вы еще очень молоды…
– Но достаточно тверда, чтобы остаться вѣрной умершему, – прервала она его многозначительно и съ мрачной серьезностью.
Наступило минутное молчанiе, – только слышно было голосъ Іозе, который стоялъ невдалекѣ отъ нихъ на скамьѣ и, пока Дебора приводила въ порядокъ его костюмъ, безъ умолку разсказывалъ о своемъ приключеніи въ монастырскомъ помѣстьѣ.
– Я только одно хотѣлъ бы знать, – началъ опять баронъ Шиллингъ, и по его измѣненному тону слышно было, что онъ уклоняется отъ прежней темы, – зачѣмъ вы оставляете маленькую женщину въ заблужденіи, что она богата, „страшно богата“? Вѣдь, когда нибудь должна же она узнать правду?
– Я не считаю этого нужнымъ, пока она живетъ со мной, – возразила донна Мерседесъ спокойно. – Люсиль умерла бы отъ мысли, что не можетъ болѣе располагать богатствомъ… Феликсъ любилъ ее до самой смерти. Страхъ за будущность этого избалованнаго, любящаго наслажденія существа мучилъ его больше, чѣмъ забота объ Іозе и Паулѣ. Я ему поклялась оберегать ее и потому отношусь къ ней, какъ къ старшей сестрѣ ея дѣтей.
Мимолетная презрительная улыбка скользнула по ея губамъ.
– У Люсили слабая грудь, – доктора утверждаютъ, что у нея зачатки легочной чахотки, – продолжала она серьезно, – и мой долгъ удалять отъ нея все, что можетъ ее волновать. Поэтому я и теперь строго воспретила сообщать ей объ исчезновенiи Іозе, пока не выяснится, что именно случилось.
Она подозвала мальчика и взяла его за руку. Какая сила жила въ этой юной душѣ, которая, привязавшись страстно, требовательно, даже деспотически вела постоянную борьбу съ самой собой, чтобы сдержать слово, данное любимому умирающему брату.
