— Я не поеду.
— Жена!
— Первый раз с января ты назвал меня этим почетным именем.
— Господи, Розмари!
Супруги беспомощно смотрели друг на друга. Ни один из них не сделал шаг навстречу, и момент был упущен.
Когда Джону Хейнзу передали, что Розмари провела несколько часов в их собственном доме с грязным соблазнителем Эндрю Раванелем, он совсем упал духом. Но он ни разу не осудил Розмари. Не считал себя вправе.
Розмари, со своей стороны, знала, что не скомпрометировала честь мужа. Тем не менее она соблазнилась, и это терзало почти так же сильно, как измена.
Невинная, но пристыженная, Розмари Хейнз отвечала на молчаливое осуждение мужа молчанием. С января они ни разу не заговорили легко и открыто.
Через неделю после высадки федералы открыли сильнейший огонь: даже в доме на Чёрч-стрит, 46, стоявшем далеко от моря, поднявшийся от разрывов ветер то и дело вздымал занавески. На исходе дня Розмари, несмотря на неотступную головную боль, вышла прогуляться по парку.
Над островом Моррис при каждом попадании снаряда серебристо-серым шлейфом взлетал песок. Форт Самтер был окутан дымом.
Стемнело. Светляками вспыхивали выстрелы из пушек. Туда-сюда шныряли канонерки конфедератов с ранеными и пополнением.
Горожане в Уайт-Пойнте молились, болтали или пили, после полуночи пушки перестали сверкать, и Самтер застыл черной молчаливой громадой. Половинка луны просвечивала сквозь желтые тучи дыма.
Одна из канонерок выпустила пар, и какой-то матрос пронзительно закричал:
Мы их разбили. Наши ребята задали им жару. Федералы… некоторые… ниггеры.
Атака на батарею Вагнера закончилась неудачей. Утром, когда в город привели пленных федералов, сообщение того подтвердилось. Солдаты, штурмовавшие батарею, оказались неграми из 54-го Массачусетского полка цветных.
Розмари все ждала, что Клео или Джошуа проговорятся о наверняка им известном: солдаты-негры атаковали белых южан и чуть не одолели их. Клео вела себя так, будто ничего плохого не случилось. Джошуа радовался, что федералам дали отпор.
— Не хочу, чтобы янки пришли в Чарльстон. Правда, Джошуа?
— Вы же знаете. Я при массе Хейнзе камердинером с малолетства.
Пленных негров держали в городской тюрьме, пока политики спорили, что с ними сделать. Некоторые законодатели, в том числе и Лэнгстон Батлер, хотели «вернуть негров в рабство, для которого они больше всего приспособлены». Генерал же Борегар предлагал обращаться с ними как с обычными военнопленными.
Федеральные броненосцы и береговые батареи продолжали обстреливать укрепления конфедератов.
На Чёрч-стрит муж и жена обменивались лишь самыми необходимыми репликами. Мэг притворялась, что все в порядке, и щебетала без умолку, хотя ее родители передвигались по дому молча. В один особенно мрачный вечер Мэг, расхрабрившись, предложила всем троим поиграть в игру. Когда эта идея умерла в зародыше, она сказала:
— Ну если нельзя поиграть, то давайте вместе споем! Нервно хихикнув, девочка запела «Красивый синий флаг»[30], маршируя по комнате. Розмари подхватила ее на руки, и та ударилась в слезы.
В этот вечер ребенка укладывала Клео, утешая:
— Все хорошо, милая. Все хорошо. Все из-за этой проклятой войны.
Внизу Розмари говорила:
— Джон, не знаю, хватит ли у меня сил так дальше жить.
17 августа в 5 часов утра федералы открыли огонь по форту Самтер. Их артиллеристы работали посменно, по восемь часов. С каждым залпом на кирпичные стены Самтера обрушивалось полторы тонны железа. Вдобавок постреливали и федеральные броненосцы, дефилируя перед фортом. Одну за одной пушки форта срывало с опор, и к полудню Самтер превратился в груду обломков.
Чарльстонцы, рискнувшие в этот день выйти из своих домов, двигались с опаской, перебежками.
Большая часть федеральных батарей к наступлению темноты перестала стрелять, только одна пушка каждые пять минут всю ночь палила.
У тром Розмари с покрасневшими глазами спустилась вниз.
Джон…
Умоляю, не говори ничего.
Джон, я должна уехать. Хотя бы на время.
Розмари, пожалуйста…
Мы с Мэг переселимся в гостиницу Миллса на несколько дней.
Джон закрыл лицо руками.
Розмари глубоко вздохнула.
Я не изменяла тебе с Эндрю Раванелем.
Муж, казалось, не слышал ее.
— Об Эндрю снова пишут газеты. Чем хуже дела, тем ожесточеннее он бьется.
Ничего дурного…
Розмари, я понимаю, как женщина может быть очарована Эндрю…
— Ненавижу проклятые пушки! — оставив попытки объясниться, вымолвила она.
В этот день Клео упаковала вещи, и они поехали через сожженный район на окраину в гостиницу Миллса.
Военные спекулянты в ресторане гостиницы щеголяли свежепреобретенным богатством. Цепочки от часов, одна толще другой, ярко сверкали золотом.
— Мэм, — один из них, не снимавший цилиндра и во время трапезы, приподнял его, обращаясь к Розмари, — Генри Харрис. Рад познакомиться. Насчет вашего брата, мэм.
Просто восхищен! Его не проведешь! — Перекупщик потер переносицу и подмигнул, — Он с его ниггером Бонно — серьезныелюди! Мэм, должен быть откровенен. Честность — мое слабое место. Мне нужно десять ящиков французского шампанского, а капитан Батлер всегда привозит лучшее.
Мэм, если увидите вашего брата раньше меня, передайте, что Харрис примет любое предложение в пределах десяти процентов. Так и скажите ему.
— Мама, он говорит о дяде Ретте?
— Боюсь, что да, дорогая.
— Дядя Ретт — мой друг! — заявила девочка.
— Да, милая, конечно, — ответила мать, — Сэр, вы должны простить нас. В номере на третьем этаже Розмари задернула шторы. В этот вечер пушки северян не палили, и город погрузился в благодатный покой. Клео отвела Мэг в меньшую спальню, чтобы раздеть, а Розмари в это время размышляла, что же она тут делает. Что с ней не так? Почему она не может полюбить хорошего человека?
Мэг рядом с кроваткой молилась за дядю Ретта, за Джошуа, за Клео, за дедушку и бабушку Батлеров и за всех солдат на войне. Молилась, чтобы не повторялась пальба, потому что она пугает Текумсе.
Мэг молилась:
— Пожалуйста, милый Бог, пусть мама, и папа, и я снова будем счастливы. Аминь.
Немного позже в дверь постучал швейцар, затем под дверь скользнула записка.
Рукой Джона Хейнза было написано: «На любых условиях, Розмари. Ты мне нужна».
Как же так? Неужели любви одного Джона хватит на двоих? Конечно нет! Разве способно женское сердце перемениться от преданности мужа! Розмари зажмурилась так крепко, что в глазах замелькали вспышки.
