Ознакомительная версия.
– Абсолютно верно. Мадемуазель де Греар не обидят. Ну что ж… Не хочу сказать, что вы нам не помогли, виконт де Моро. Помогли неоценимо. Даже рисковали жизнью. Медленные яды – гадостная штука, вот что я вам скажу.
Сезар ощутил, как Ивейн придвинулась к нему ближе.
– Задушила бы этого Лёба! – мстительно произнесла графиня де Бриан. – Как он посмел!
– Арман думал, что травит надоедливого выскочку и простофилю, – объяснил виконт. – Да, я сглупил, не распознав отраву раньше.
– И в бухту вы полезли зря! – неприятным голосом произнес Леруа. – Решили убедить контрабандистов сдаться? Они бы вас и слушать не стали. О чем мы с вами договорились, скажите на милость? Почему вы решили действовать на свой страх и риск? Да еще и женщину за собой потащили!
Графиня обиделась:
– Я сама пошла!
– И ты, Маттео, – продолжал выговаривать инспектор, – у тебя ведь был приказ!
– Между прочим, я вам ворота открывал, – буркнул Добош. – А когда возвратился, они уже ускользнули. Зато вы оказались со мной и скрутили этих громил в пещере.
– Там же их было двое, – удивился виконт.
– К тому времени, как ваш слуга пошел смотреть, куда вы подевались, приплыла шлюпка с первой партией груза, и бандитов стало шестеро, – растолковал Добош.
Ивейн толкнула Сезара острым локтем под бок.
– Слышишь? Ты можешь не увольнять Филиппа.
– Я подумаю над этим, моя дорогая.
– Но вообще, виконт де Моро, – сказал инспектор Леруа, попыхивая своей трубкой так, что на щеки его ложился красноватый отблеск от тлеющего табака, – то, что мне о вас известно, вчерашние и сегодняшние события только подтверждают. Вы как заноза, впивающаяся в мягкое, если посидеть на щелястой скамейке, – понимаете, о чем я. Избавиться от вас невозможно, но пользы от вас все же больше, чем вреда. Чего не скажешь о занозе. Потому здесь, в Марселе, вы станете отныне считаться… хм… полезным ископаемым.
Виконт подозрительно прищурился.
– Погодите-ка. Я вас до вчерашнего утра знать не знал. Откуда вы-то обо мне слышали?!
Инспектор выдержал драматическую паузу, улыбаясь острой, как иголка, улыбкой.
– Как бы вам сообщить поудачнее… Ладно. Инспектор Ив Кавье из парижской Сюртэ – мой кузен по материнской линии.
Ивейн выразительно подняла глаза к потолку.
Поезд сильно вздрогнул и словно бы оттолкнулся от перрона – так отталкивается лодка от пирса, отправляясь в плавание. Окна заволокло дымом, и Ивейн, обожавшая созерцать пейзажи, недовольно поморщилась. Но стоило поезду покинуть город, как дым свежим ветром отнесло в сторону; графиня де Бриан удовлетворенно вздохнула и, поудобнее устроившись на сиденье, принялась смотреть в окно.
Сидевший напротив виконт с громким шорохом перевернул газету и сказал:
– Нет, ты читала новую заметку Трюшона? Все его ехидные намеки насчет императора Николая?
– Император проиграл. Можно сколько угодно ехидно намекать… Послушай, дорогой, у меня к тебе есть один вопрос. Ты обещал дать мне прочесть письмо Греара – и забыл?
Сезар взглянул на нее поверх газетного листа.
– Ты уверена? Оно… хм… даже не знаю, как сказать.
– Слишком больное? – определила графиня. – Я видела твое лицо, когда ты впервые прочел его. Ты очень редко плачешь, милый, но мне показалось, что ты был в тот раз опасно близок к этому. Письмо у тебя с собой?
В купе они были только вдвоем, мадемуазель де Греар и мадам Посси ехали в следующем, так что никто не помешает. Мгновение поколебавшись, Сезар отложил газету, сунул руку в карман сюртука, извлек оттуда письмо и протянул его Ивейн.
– Читай, если хочешь. Только не вздумай залить слезами, это доказательство по делу.
Плотная бумага развернулась с еле слышным шелестом. Два листа, исписанные дрожащей старческой рукой. Ивейн сглотнула, разгладила послание ладонью и начала читать.
«Сезару Мишелю Бретинье, виконту де Моро. Париж, улица Вожирар, 76.
Дорогой родственник!
Прошу прощения, что называю Вас так и пишу нечто большее, чем поздравление с Рождеством. Мы с Вами ни разу не встречались, но хотя бы знаем о существовании друг друга. Я Гийом Жюльен Луи де Греар, троюродный кузен Вашей покойной матери. Да, жизнь не сталкивала нас, но я читал то, что писали о Вас в парижских газетах, и кое-кто из моих знакомых упоминал о Вас. Только поэтому я решился на столь отчаянный шаг.
Вы спросите, имею ли я в виду данное письмо? Нет, боюсь, я сделал нечто большее в отношении Вас. Видите ли, виконт, я умираю и через некоторое время покину эту грешную землю, но душа моя не сможет упокоиться с миром, так как сейчас пребывает в разладе. Не стану утомлять Вас описанием своих сомнений и перейду сразу к делу.
Я старый человек, ваша светлость, однако мой ум все еще ясен и способен отличить преступление от невинной ошибки. Я очень люблю своих детей, сына и дочь, только это чувство не мешает мне увидеть нечто страшное. Мой сын и наследник, Мишель, кажется, ввязался в преступные дела. Раньше он был просто непутевым мальчишкой, однако это нечто большее, чем оплошность, свойственная юности. Если бы я знал, что он преодолеет в себе зло, несомненно, навязанное ему извне беспутными друзьями, то спокойно бы сошел в могилу. Однако…
Я болен и слаб, и уже не могу ничего сделать. В моем доме творится преступление, я знаю это, хотя и не в силах доказать. Это оскорбление всей моей семьи, моей чести, а честь – то, чего никто и никогда не мог отнять у Греаров. Честь – наша вера, семья – наш оплот, и если сия история станет достоянием общественности, мы будем покрыты несмываемым позором до конца времен. Гордость не позволяет мне обратиться к друзьям, которые все равно ничем не сумеют помочь, или же к властям – тогда об этом раструбят немедленно. Моя невинная дочь, в которой я души не чаю, будет опозорена, мое имя станет насмешкой. Как могу я допустить такое?
И хотя руки мои связаны, в один из тяжелых моментов я подумал о Вас. Не полагайте, будто я решил воспользоваться Вашей добротой, коснуться Вашей совести или настоять на наших родственных связях. Ничего такого нет, виконт, хотя не скрою: Вы – последняя моя надежда. Исходя из того, что я знаю о Вас, я рискнул пойти на крайние меры.
Вскоре после моей смерти Вас уведомят о том, что Вы упомянуты в моем завещании; условия покажутся Вам странными, но я сделал так лишь для того, чтобы защитить и спасти своих детей. У меня нет ни опыта, ни сил, чтобы разобраться и понять, что именно происходит в моем доме и как сильно провинились живущие в нем перед законом; я уповаю лишь на Господню милость и верю: Бог охранит невинных. Я так люблю своих детей, что рискую всем, отсылая Вам это письмо и составляя завещание; я готов лишить их всего, кроме чести, потому что, когда заканчивается все иное, остается только она.
Ознакомительная версия.
