Но он еще не знал об этом.
Все тайное так или иначе все равно становится явным.
Ковалевская вернулась из Москвы, пребывая в тихой умиротворенной меланхолии. Похороны старенькой сестры покойного супруга заставили ее пролить много слез. Московская родня мужа всегда любила милую Катю и душевно привечала. В кругу стареющих кумушек ей был тепло и грустно. И вот с этим душевным теплом хлебосольной Москвы она воротилась домой, в холодный и надменный столичный Петербург.
– Ну, Митрич, все ли цело? – спросила Катерина Андреевна у швейцара, которому было поручено приглядывать за пустой квартирой.
Она вошла в парадное и стояла у лестницы, отряхивая снег с пушистого воротника роскошного мехового манто.
– С приездом, Катерина Андреевна. Не изволите беспокоиться, порядок полнейший.
– Не заходил ли кто?
– Как не заходить, заходила молодая барыня, Надежда Васильевна. – Швейцар потоптался и продолжил:
– Частенько заходили…
Катерина Андреевна посмотрела на него с недоумением. С чего бы Наде ходить сюда каждый день?
– Она одна приходила или с гостями?
– Вроде как одна, только я за черным-то ходом не слишком слежу, дворника надобно спросить.
Час от часу не легче! Митрич деликатно дал понять, что с черного хода в квартиру кто-то поднимался. Но кто и почему тайно?
Сердце щемило от предчувствия беды. Ковалевская поспешила наверх. Горничная уже была на месте и помогла ей раздеться. Снизу тащили вещи. Катерина Андреевна прошлась по комнатам и поняла, что швейцар не соврал. Тонким женским чутьем она поняла, что дочь ее не просто сиживала тут в одиночестве, оберегая пустое жилище от воров.
Подозрения матери укрепились после встречи с Надей. Она нашла ее странно оживленной.
Такой молодая женщина не бывала давно, может только в забытой юности. Катерину Андреевну пугало выражение глаз дочери – они горели жарким огнем! Удивительно, но муж не замечал ничего! Вероятно, эти превращения происходили постепенно, на его глазах.
Ковалевская после некоторого колебания решилась приступить к самостоятельному расследованию. Она уже почти не сомневалась, что у ее дочери роман на стороне. Длительные раздумья привели ее в комнату Нади, в ту комнату, где она проживала в девичестве. В ней все оставалось по-прежнему, сюда почти никто не входил, и даже прислуга редко вытирала пыль. К чему, если никто не живет? Ковалевская принялась тщательно осматривать комнату, перерывая, перетряхивая, переставляя вещи и предметы. Особому досмотру подверглись белье, одежда, маленькие ящички, коробочки, конвертики, книги. Ее дотошность была вознаграждена. В одном из дальних ящичков бюро в невзрачной бумажке Ковалевская обнаружила то, что искала. Аккуратная стопочка писем. Она, разумеется, их прочла. Господи! Зачем она сделала это? Зачем она открыла страшную Надину тайну? Ведь теперь она, мать, не может сидеть сложа руки и видеть, как искуситель снова затягивает ее девочку в свои лживые сети. Нет! Теперь она не даст себя провести! Она будет бить во все колокола, она будет грызть его зубами, она.., она…
Дальше мысли Катерины Андреевны стали путаться, потому что она уже бежала по Троицкой улице на квартиру Роевых.
Только бы Володя был дома и один!
Роев действительно был дома один и безмерно удивился, увидев растрепанную тещу в дверях.
Она не давала телеграммы о приезде, хотела сделать сюрприз.
– Катерина Андреевна! Рад вас видеть!
А мы ждали вас только на следующей неделе! – Владимир Иванович тепло расцеловал Ковалевскую. – Да что такое? Случилось ли что-то в пути? Уж не обокрали ли вас, маменька?
– Боюсь, Володенька, что обокрали тебя! – дрожащим голосом ответила теща.
* * *
Надя вернулась с прогулки, и вместе с няней они долго раздевали в передней укутанного Васю.
– Батюшки! Да у нас мама! – воскликнула Надежда Васильевна, поглядев на вешалку для пальто, и поспешила в гостиную.
Однако там ее ожидали совсем другие впечатления. Мать и муж сидели за столом под абажуром с вытянутыми лицами. Какие-то бумаги были разложены на столе. Надя уже было открыла рот, чтобы спросить, но в тот же миг поняла, что это за листки. Несколько минут стояла жуткая тишина. И вдруг Надя засмеялась легко и радостно. Катерина Андреевна и Роев глядели на нее с ужасом.
– Слава Богу! Нашли, и чудесно! Больше никакой лжи, никакого лицемерия! Теперь вы все знаете, и меня более не гнетет эта тайна!
Я рада, да, да, мамочка, я рада, что вы нашли письма и все открылось. Самой мне никогда не хватило бы духу признаться. А теперь, когда вы оба знаете, мы можем спокойно, как разумные люди, все обсудить.
Надя постаралась как можно спокойней и решительней подойти и сесть за стол. Однако смотреть в лицо мужа она не могла. Владимир Иванович сначала побелел, потом покраснел и вдруг закричал так, что Надя и Катерина Андреевна похолодели.
– Обсудить?! Ты говоришь – обсудить! Измену, предательство, подлость, похоть, разврат?
Это ты предлагаешь обсудить? И кто герой? Знакомые все лица! Человек, который едва не свел ее в могилу, обесчестил!
– Владимир Иванович! – ледяным тоном произнесла жена. – Прошу вас не напоминать мне того, что я и без вас прекрасно помню.
Однако выяснились некоторые обстоятельства, в свете которых все произошедшее тогда в Париже выгляди г совсем по-иному.
– Ты хочешь сказать, что ты не погибала тогда, в одиночестве, на сносях и без средств?
– А! Вот! – воскликнула жена, воздев руки. – Наконец вы получили возможность попрекнуть меня своим благородством! Выставить счет за ваш христианский подвиг! Но я оплатила ваш счет за все эти годы, оплатила своим телом!
– Надя! Опомнись, что ты несешь! – пролепетала Катерина Андреевна, затыкая уши и заливаясь краской стыда от слов дочери.
– Конечно! В приличных домах не принято говорить вслух о таких вещах! – упрямо продолжала Надя. – Никто не знает, что это за пытка, что за мука ложиться с вами каждый день в одну постель, позволять прикасаться к себе, ощущать вашу ненавистную плоть внутри себя. Господи, как я мучилась все это время!
Ее лицо стало отчужденно-злым, и неприязненным.
– Нет! Ты лжешь! Это не может быть правдой! Ведь мы были так счастливы, так любили друг друга! – кричал Владимир, не желая слышать этой постыдной и унизительной правды.
– Это вы любили, – обреченно произнесла Надя, – вы любили меня, а я пыталась приноровиться к вам, но не более того. Я люблю Верховского и всегда любила. Я не могу без него жить. Видимо, нам придется разойтись.
Она произнесла свой приговор и понурилась. Владимир Иванович сник и съежился.
