– Неважно, как или когда, но мы будем снова вместе. Клянусь тебе, моя Хоуп, моя Надежда. Господь милостив – мы уже довольно страдали.
Она содрогнулась, теряя равновесие от внезапно наэлектризовавшегося тела, но ветер легко обвился вокруг Хоуп, удерживая ее. Порыв ветра снова коснулся ее губ мимолетной лаской, и она глубоко вдохнула его. Яркая молния с треском разорвала небо зигзагом и пропала, спрятавшись в темной, зловещей туче.
Хоуп осела на землю, откинув назад голову и протянув руки к небу. Низкий, болезненный крик вырвался из ее груди в опустевший воздух. Ей казалось, что невыносимая боль разрывает ей всю душу.
– Не-ет!
Она должна попытаться! Она должна вернуть его! На четвереньках Хоуп подползла к сундучку и быстро повернула ключ, отмыкая замок. В ту же секунду на острове наступила полная тишина. Даже птицы замолчали.
Он исчез.
Следующие три дня слились для Хоуп в одно неясное пятно с туманными очертаниями. Рассеянно посмотрев на себя в зеркало, она удивилась, увидев в нем то же самое лицо – свое лицо.
– Она ходит, она говорит, она почти похожа на человека, – пробормотала Хоуп, обращаясь к самой себе. Это были первые слова, произнесенные ею вслух с того грозового дня. Затем она глуховато рассмеялась, но смех этот закончился рыданием.
Казалось, рассудок покинул Хоуп. Все, что она ни делала каждый день, она делала лишь для того, чтобы дожить до следующего дня. Ей все было все равно. Ничто не имело значения. Ничто и было как раз именно тем словом, которое лучше всего подходило сейчас для описания ее жизни. Она не чувствовала рядом с собой живого присутствия Армана, и для нее жизнь потеряла всякий смысл.
Месяцы, проведенные с ним, казались ей целой прожитой жизнью. Однако все, что осталось у нее от этой любви, – это проржавевший латунный сундучок и его содержимое: дневник, написанный на французском языке, и миниатюра с изображением женщины, до того похожей на Хоуп, что это сходство завораживало. Ах, да. И ключ, ключ из слоновой кости, который она носила на шее, словно талисман, как напоминание о его любви, о его заботе. О самом его существовании. И каждый раз, как Хоуп принималась плакать, громко всхлипывая, она прижимала этот ключ к груди и чувствовала если не полное успокоение, то хотя бы некоторое облегчение. Когда-то Арман держал этот ключ в своих руках…
На четвертый день Хоуп проснулась обозленная. Сев на кровати, она осмотрела себя. Последние три дня она надевала лишь старую футболку и шортики-бикини. Обе эти одежки были далеко не новыми. Волосы ее свалялись, стали жирными, лицо распухло от слез, а под пустыми, ничего не выражающими глазами виднелись темные мешки.
– Черт бы тебя побрал, Арман! – горестно воскликнула она. – Ты покинул меня, бросил! И сейчас ты обрел покой, а у меня не осталось ничего! Ничего! Ты слышишь меня? – закричала она, и ей стало легче. – Черт бы тебя побрал! Если бы ты только был настоящим мужчиной, ты бы уже давно нашел выход из этого тупика!
Она ударила кулаками по матрасу, на котором сидела, и уставилась в потолок. Да как только он посмел оставить ее! А сам, наверное, парит на каком-нибудь проклятом облачке, похожем на подушку, или находится там, где положено находиться душам. О чем только он думал – позволил ей вкусить райское блаженство, но лишь для того, чтобы оставить ее в подобном состоянии!
Затем она начала смеяться. Мало того, что он превратил ее в слезливую идиотку, так она сама ему это позволила! Ну, больше этого не будет, кричал ее рассудок. Не будет! Может быть, она действительно серьезно расстроена, но уж списывать ее со счетов никак нельзя. Да он скорее сгинет в аду, чем она потратит впустую еще хоть один день, тоскуя по нему!
Тело ее жаждало деятельности. Любое движение поможет ей снова почувствовать себя живой. Она упаковала сумку, положив туда достаточно одежды на неделю. В первый раз за это время Хоуп сняла с шеи ключ и бережно убрала его в сумочку. Затем, заперев за собой дверь, она направилась в Дулут и оттуда – в Вашингтон. Она повидается с отцом, даст показания перед Комитетом сената по иностранным делам и потом вернется на остров, чтобы сложить все вещи и окончательно покинуть его.
По дороге в аэропорт она завезла дневник Армана в бюро переводов и попросила переводчика, чтобы он начал работу с последней страницы. Тогда на следующей неделе она сможет забрать столько страниц, сколько он успеет перевести, и, может быть, узнает для себя что-то важное, содержащееся в конце записей.
Она съездила в парикмахерскую и постриглась. Сделала маникюр и даже побаловала себя маской для лица. Лиловые круги под глазами были еще видны, но взгляд ее постепенно становился твердым и блестящим – несколько месяцев назад она и не предполагала, что это возможно. Даже джунгли Сан-Хименеса не смогли так повлиять на нее! Все в ее жизни: и отец, и похищение, и карьера – отдалилось и ушло на второй план в результате ее общения с Арманом.
Прошло немногим более недели, прежде чем она вернулась в Дулут. Между Хоуп и ее отцом воцарилось полное взаимопонимание. Они, как никогда раньше, легко и свободно общались друг с другом, и это в какой-то степени помогло Хоуп примириться и с самой собой. Наконец-то.
Но все равно ни на минуту не забывала она об Армане. Если раньше ей только казалось, что сердце ее разбито из-за того, что он исчез, она жестоко ошибалась. Именно повседневная жизнь, независимо от того, где она находилась, заставляла Хоуп постоянно думать о своем одиночестве и его любви. Она тосковала по нему, замечая каждый взгляд, которым обменивались влюбленные, вдыхая каждый глоток воздуха, которому не суждено было утолить желание, пылавшее в глубинах ее существ;!.
И она не могла ни поговорить с кем-либо на эту тему, ни рассказать об этом кому-нибудь. Любой, кто выслушал бы ее историю, усомнился бы в ее рассудке, даже отец. Так что Хоуп продолжала улыбаться людям, которых не знала и до которых ей не было никакого дела, поддерживала пустые бессодержательные беседы на темы, которые ее совершенно не интересовали, и продолжала притворяться, что все в полном порядке. В то время как душа ее истекала кровью.
Уезжая из Вашингтона, она пообещала отцу вернуться через месяц и провести с ним всю зиму. Она попыталась заверить его, что с ней все в порядке, но оба они знали, что это ложь. Она видела в глазах отца беспокойство, но ничего не могла сделать, чтобы его рассеять.
Возвращение в Дулут и на остров оказалось еще тяжелее, чем пребывание в Вашингтоне. В пять тридцать вечера Хоуп приблизилась к причалу на острове Слезы. Переведенные страницы дневника Армана были спрятаны в сумочке – непрочитанные. Быстро темнело, и к вечеру резко похолодало. Лето закончилось, наступила осень. Листья уже начинали желтеть, и при первом же заморозке они загорятся великолепным пожаром красок.
