В общем, решил он, пока что от меня требуется не так уж много: умело играть роль внимательного и любящего супруга. И, словно угадав его мысли, оркестр заиграл менуэт, и Келл сделал движение, которое можно было понять как приглашение к танцу.
Рейвен вопросительно взглянула на него.
— Вам не следует этого делать, — сказала она. — Ваша нога…
— Пустяки, — ответил он небрежно. — Не могу же я отказать всей этой честной компании, которая ждет не дождется, когда я пойду танцевать со своей обаятельной супругой.
Ни в улыбке, которой он сопроводил слова, ни в самих словах не было и тени насмешливости, иронии. Это поразило Рейвен. Хотя, тут же объяснила она себе, он просто искусно играет взятую на себя роль любящего мужа. Но в его бездонных темных глазах сейчас не было игры… Или ей так показалось?
Как бы то ни было, она вдруг ощутила себя голой и беспомощной под взглядом этих глаз. Да, голой — потому что с головы до ног принадлежала ему, была в полном его владении, он мог делать с ней все, что хотел… Как уже было раньше… Да было ли? Или все это продолжение тех же девичьих снов?..
Ощущение длилось короткое мгновение, и вот они уже скользят рядом с другими парами по паркету зала.
Последние гости разошлись около трех утра. Бринн осталась довольна приемом и предрекла Рейвен, что вскоре у той появится множество визитных карточек с приглашениями в гости.
Рейвен поблагодарила своих друзей и в сопровождении Келла устало двинулась к выходу, где их ожидал экипаж. Напряжение спало, теперь она чувствовала себя совершенно разбитой. Однако несколько глотков свежего зимнего воздуха вдохнули в нее новые силы, и мысли заструились в прежнем направлении. Вернее, по тем же двум главным линиям: о своем нечаянном муже и о своей неясной судьбе.
В молчании ехали они по темным лондонским улицам, пока Рейвен не произнесла:
— Спасибо, Келл, вы очень помогли мне сегодня выдержать все это. Получилось лучше, чем я предполагала.
— Да, — согласился он, — признаться, я не ожидал, что эта чванливая публика в большинстве своем окажется довольно приличной. — Тон у него снова был в высшей степени ироничным. — Все дело в том, наверное, что ваши друзья пригласили самую лучшую часть великосветского общества. А также в том, как умело выступали вы в свою и мою защиту. Впрочем, — добавил он, — мне подобная защита совершенно не требуется.
После новой паузы он снова заговорил с болью в голосе:
— Моей бедной матери ничья защита не помогла. Проклятая стая во главе с нашими собственными родственниками так и не простила ей ирландского происхождения.
Острая жалость к этой неизвестной ей женщине и к страдающему за нее сыну пронзила Рейвен. Ей захотелось рассказать ему о своем собственном происхождении, услышать, что он скажет. Однако застарелая привычка сохранять тайну своего рождения взяла свое: она промолчала.
Снова волна усталости накатила на нее, она отвернулась. В молчании они доехали до дома.
Келл помог Рейвен выйти из экипажа, довел до дверей и с удивлением обнаружил, что они не заперты, а слуг нигде не видно.
— Где же они все? — спросил он. — Ушли к другому хозяину?
Не приняв его юмора, Рейвен объяснила, что виновна во всем она одна: разрешила прислуге не дожидаться ее позднего возвращения и попросила не запирать двери.
Келлу оставалось только в недоумении пожать плечами: еще одна удивительная черта его странной супруги — она заботится о слугах.
Рейвен первой вошла в холл, начала снимать плащ. Келл остался возле дверей.
— Вы не собираетесь заходить в собственный дом? — спросила она.
Он не сдвинулся с места. Почему? Потому что ему хотелось войти и не хотелось делать этого. Потому что, если он войдет, это может означать с его стороны желание сдаться… Может быть, так понято ею… Но ведь он не хочет сдаваться, не хочет угодить под пресс ее обаяния, не хочет оказаться в зависимости от ее тела, ума, красоты…
Ох, опять все то же — те же мысли, дилеммы, доводы…
Но отчего он не должен входить? Отчего должен опасаться чего-то? В конце концов, он имеет на нее полное право. Законное право. И зачем лишать себя этого права, тем более что его тело, его душа зовут его, понуждают это право осуществить?..
Она только что спросила, думает ли он войти в дом. Что же ответить?
— …Для чего? — сказал он как бы в раздумье. — Ведь вы сами говорили, что не хотите возлюбленного… Не нуждаетесь в нем.
Она смущенно смотрела на него.
— Но я… Я не приглашаю вас разделить со мной ложе. Однако это ваш дом, и я не могу запретить вам входить в него.
Положение становилось забавным. В другое время они посмеялись бы над происходящим, но обоим было не до смеха.
Забавным, а точнее, трагикомичным было и то, что их губы говорили одно, а глаза совершенно иное.
Келл первым отвел взгляд.
— Будет лучше, если я сейчас уйду… — И деловым тоном прибавил: — В моем клубе, наверное, игра еще в самом разгаре.
— Наверное, — ответила она в тон и сделала шаг в его сторону, словно притягиваемая магнитом.
Келл ощущал каждый нерв, каждый мускул в своем напряженном теле — и все они толкали его к ней, призывали заключить в объятия. Чем бы это ни грозило… Опустив руки ей на плечи, он ласково притянул ее к себе. По тому, как потемнели и заволоклись туманом ее голубые глаза, он понял, что Рейвен испытывает те же чувства.
Сильнее прижав ее к себе, он напрямую ощутил зов своего тела. Она ответила, и Келл не сдержал легкого стона. Это отрезвило его, привело в чувство — он мысленно осудил себя за мимолетную слабость, за то, что опять поддался ее обаянию.
Но черт возьми, как тянет его смотреть в ее глаза, целовать чуть приоткрытые губы, проникнуть в ее тело и ощутить изнутри его теплоту, вибрацию…
Она высвободила одну руку и легко коснулась его лица. Шрама на нем. Это ласковое искреннее движение решило все его сомнения. Сейчас он поднимет ее на руки и понесет в спальню…
— Так вот ты где, большой брат? А я его ищу…
Желчный, неприятный голос, но до боли родной.
Келл отступил от Рейвен, повернул голову к двери, в которую только что вошел его брат Шон. Рейвен застыла на месте.
«Черт возьми!» — мысленно воскликнул Келл, на минуту ощутив себя нашкодившим мальчишкой, которого застали на месте преступления. Ведь только недавно он, сам веря в свои слова, говорил брату о фиктивности своего брака и о полном отсутствии у него каких-либо чувств к так называемой жене. И вот сейчас тот собственными глазами видит совсем иную картину. И дело, разумеется, не в том, что увидел Шон, а в слабости и податливости самого Келла. В том, что ему приходится стыдиться самого себя.
