— Он… — снова начала она, надеясь, что по ее тону нельзя догадаться, что для нее Генри не просто «он». — Он очень тяжело пережил гибель Элизабет. Я не сомневаюсь, что ему трудно сознавать, что это было бы их первое Рождество, когда… когда они были бы мужем и женой.
Сноуден кивнул и принялся расспрашивать ее об остальных гостях — в какой части города они живут, какие у них дома, и так далее. Она была вся во власти своих мыслей. Отец предупреждал ее, как это опасно. Правда, он всегда говорил об этом с любовью и не без гордости, видя, как много общего у него с младшей дочерью. Но сейчас, в этом зале, украшенном сотнями маленьких картин в больших рамах, среди праздничной толпы, она вспоминала слова отца со страхом.
Сердце Дианы оглушительно билось, и мечты о Генри потускнели. Уж не обманулась ли она снова? Значит, вот что такое любовь — она постоянно сбивает тебя с ног. Но тут что-то заставило ее повернуть голову, и она увидела, что на нее смотрит Генри с такой нежностью и страстным желанием, что у нее задрожали губы. Он стоял у входа в зал. Когда два крупных человека встали по обе стороны от него и вошли вместе с Генри в зал, Диана поняла, что не обманулась. Она знала, что вечер пройдет замечательно, и глаза ее снова заблестели.
Г.! Я даже не знаю, получишь ли ты эту записку, но ты должен принять мои извинения. Наверное, я задремал прошлой ночью. Надеюсь скоро тебя увидеть, так или иначе, а пока что — удачи! Т.
Возвращаясь от Дианы поздним утром, Генри увидел, что рамы окон и крышу особняка Скунмейкеров убелил недавно выпавший снег. Пробравшись в спальню, он обнаружил, что его друг Тедди уже ушел. Генри проспал до тех пор, пока его не разбудили шумные приготовления к празднику. И воображение сразу же нарисовало ему розовую кожу и рассыпавшиеся локоны юной мисс Холланд. Самое важное, что он совершил за весь день, — это распорядился послать гиацинты ей домой. И теперь пребывал в приятном ожидании торжества, которое устраивал отец. Если бы не Диана, это событие оставило бы Генри абсолютно безразличным.
Он дернул сонетку, чтобы ему принесли обед в комнату, и, рассеянно поковырявшись в тарелке, надел обычный черный смокинг и белый галстук без помощи лакея. Он не хотел, чтобы его нежили и кормили с ложечки все эти слуги в ливреях, которых мог позволить себе его отец. Генри думал о бархатной шее Дианы Холланд, и ему вовсе не хотелось, чтобы рядом суетился лакей, надевая на него жилет и отвлекая от этих мыслей. Какая она смелая, какая бесстрашная! Рядом с ней и он становился смелым. Кроме нее, ему ничего в мире не нужно. Допив кофе, Генри пригладил пряди волос. Он был готов. Затем подошел к «фонарю» и взглянул на Пятую авеню, где из экипажей высаживались на тротуар все, кого его отец считал достойными или полезными. Снег сверкал и искрился, как бриллианты, так что некоторых дам, опасавшихся за свои платья, даже пришлось внести в дом на руках. Диана никогда бы не сделала такое! Она бы вдохнула холодный воздух и бесстрашно поднялась по ступеням.
Затем Генри отошел от окна и в последний раз поправил галстук перед зеркалом, где он отражался во весь рост. Зеркало обвивала бронзовая змея, а потолок в комнате был украшен росписью, изображавшей веселую компанию на пикнике. Открыв дверь, Генри увидел двух мужчин, стоявших возле его комнаты. На них были фраки и серые брюки, как на дворецком. Правда, судя по их лицам, им приходилось выполнять более грубую работу, нежели объявлять гостей в гостиной и инспектировать буфетную.
— Извините, — сказал Генри.
— О нет, сэр, — ответил первый.
— Извините нас, сэр, но мы будем сопровождать вас вниз, — заявил второй.
— Почему? — с негодованием произнес Генри. — Я вряд ли нуждаюсь…
— Это приказ вашего отца, — объяснил первый. — Кажется, вы убежали из-под домашнего ареста. Сегодня утром ваш отец наткнулся на вашего друга Каттинга, спавшего в вашей комнате, и понял, что вы его провели.
— Ему это не очень-то понравилось, — добавил первый.
— Да, совсем не понравилось.
— Кстати, о мистере Каттинге, — улыбнулся первый — во рту у него недоставало одного зуба. — Эта записка от него.
Генри вручили сложенный лист бумаги кремового цвета. Медленно развернув записку, он прочел ее, и ему стало ясно, что произошло. Не веря своим глазам, Генри смотрел на двух мужчин и на длинный коридор, в котором уже появились первые гости. Полы были сегодня натерты, и фонари у входа отбрасывали на них свет. Слышались восторженные возгласы гостей. Генри сделал шаг, и по обе стороны от него встали эти двое. Они очутились так близко, что Генри почувствовал их запах, свидетельствовавший о том, что они отнюдь не проводили свои дни в заботах о фамильном серебре. Он сделал еще один шаг, и они не отставали от него. Генри понял, что угодил еще в одну ловушку своего отца. Так, втроем, они и проследовали к величественной лестнице. Это выглядело нелепо.
В холле было уже полно гостей, которые громко болтали и издавали глупые восклицания. Некоторые обернулись к Генри, наблюдая за ним. Все направлялись в бальный зал, минуя широкие дубовые двери. Сопровождающие Генри отстали, на минуту замешкавшись, и тут он увидел ее. Это было видение в белом платье, с воздушным нимбом из темных волос и розовым личиком в форме сердечка. Ее длинные ресницы затрепетали, и взгляд обратился к нему. Маленький круглый ротик тронула многозначительная улыбка. «Это девушка, на которой я собираюсь жениться», — подумал Генри. Потом плечо одного из людей отца заслонило ему обзор, и Генри услышал слова второго:
— Мистер Скунмейкер хочет, чтобы вы пошли туда.
«Возвратился из Европы Грейсон Хэйз, единственный сын мистера и миссис Ричмонд Хэйз, — он проехал через Азию, перебрался через Тихий океан и путешествовал по трансконтинентальной железной дороге. Молодой мистер Хэйз намеревается провести остаток сезона со своей семьей в доме № 670 на Пятой авеню.»
Из светской хроники Нью-Йорка в «Уорлд газетт», воскресенье, 24 декабря 1899
Пенелопа переступила через порог бального зала Скунмейкеров во всем блеске. На ней было новое платье от парижского кутюрье Дусэ, у которого были записаны ее размеры и все предпочтения в плане тканей и тонов. Платье, прибывшее на этой неделе, было сшито из фая гранатового цвета, с воланами. Она рада была, что сейчас Рождество и поэтому можно вернуться к своему излюбленному цвету. Высокая прическа была украшена жемчугами. И хотя великолепия Пенелопы было достаточно, чтобы привлечь всеобщее внимание, к тому же она опиралась на руку этого блудного сына, Грейсона Хэйза, — старшего брата, о котором ее постоянно спрашивали.
