над портом, все достаточно плоские с удобными подступами участки земли.
Европейцы отремонтировали форт, перестроили мол, расширили порт и произвели раздел мечетей, превратив часть из них в христианские церкви. Они оставили у себя в руках и под неусыпным оком всю гражданскую и религиозную администрацию. То было превосходство силы, а не культуры или разума.
Большинство французов не понимали и опасались арабов, истинных детей своей страны. Тех, кто не знал усталости в этом изнуряющем климате, обходился горстью фиников и несколькими глотками воды, тогда как европейцев без конца мучила жажда.
Вот и сейчас, когда майор представлял стакан, до краев наполненный чистой прохладной водой, его горло сжимали спазмы. Хотя было еще довольно рано и не слишком жарко, Фернан уже опустошил свою флягу.
Франсуаза ни о чем не просила и ни на что не жаловалась. Так бывало всегда, когда она пребывала в своем мире. В этом случае она ничего не замечала и могла вытерпеть все что угодно.
Проснувшаяся девочка обводила окружающий мир недоуменным взглядом. Ее рот изумленно приоткрылся; через несколько мгновений она заплакала, а потом принялась вырываться и истошно орать.
Ночью, когда Фернан вез Байсан в седле, она ни разу не очнулась. По-видимому, она привыкла к покачиванию «корабля пустыни», который не раз перевозил с места на место родителей, ее саму и их нехитрый скарб.
Майор заговорил с девочкой по-арабски, но это не подействовало. Оставалось поскорее добраться до дома и попытаться успокоить ее там.
Особняк, в котором жили Фернан Рандель и его жена, стоял на берегу, откуда открывался великолепный вид на бескрайние водные просторы. Дом окружали высокие, казавшиеся почти черными кипарисы, в саду цвели бугенвиллеи с ярко-пурпурными и медово-желтыми цветами, были высажены магнолии, алоэ и кустарники мирта.
Франсуаза заявила, что девочку надо вымыть, но при виде ванны с водой Байсан испуганно закричала.
— Они почти не моются водой, — сказал Фернан. — В пустыне ее слишком мало.
— Тогда чем?
Майор усмехнулся.
— Иногда — верблюжьей мочой…
— Какой ужас! Она не может оставаться такой грязной! — возмутилась Франсуаза.
— Не трогай ее. Пусть немного привыкнет.
Девочку заперли в одной из комнат. Она продолжала плакать и ничего не ела. Франсуаза начала нервничать. Чтобы как-то отвлечься, она писала на листках «Жозефина», «Мадлена», «Клотильда». Она выбирала имя, французское имя для арабской девочки, которую собиралась удочерить.
Около полудня плач прекратился. Осторожно заглянув в комнату, Фернан увидел, что маленькая дикарка спит, свернувшись клубочком в углу. Он подумал, что, пожалуй, легче было бы приручить какого-нибудь звереныша.
Франсуаза ушла к себе, и ее не было слышно. Наступило время короткой передышки.
Вернувшись в зал, майор опустился в кресло и закрыл лицо руками — то был привычный, отгораживающий от действительности жест.
Он не двигался и, казалось, не дышал. Он вспоминал свою жизнь.
Когда Фернан Рандель приехал в эту страну, он не то чтобы питал какие-то особые надежды или его обуревали необыкновенные мечты, однако его душе было свойственно все, что бывает свойственно ей в пору ранней молодости.
Во Франции для него не существовало будущего, потому что он был сиротой и воспитывался в приюте за счет императорской казны. Помыкавшись пару лет, он записался в армию и был отправлен в Северную Африку.
Военная служба на негостеприимной чужбине сулила хотя бы жалованье, обмундирование, питание и какие-то смутные перспективы.
Несмотря ни на что, Фернан не испытывал страха перед будущим. Он спокойно относился к лишениям и трудностям и знал, что в этой жизни можно полагаться только на собственные силы.
Вопреки ожиданиям, город, где стоял его полк, поразил молодого человека своей красотой. Площади украшали изящные пальмы, чьи похожие на изумрудные веера листья трепетали на жарком ветру. Сверкающие белизной ряды домов спускались с горы до самого моря, подобно застывшему пенному потоку.
Арабские кварталы были узкими, темными, замкнутыми глухими каменными стенами. Хижины — с низкими дверями, порой без окон, лишь кое-где — с решетчатыми балконами и крохотными садиками с парой виноградных лоз и засыхающими смоковницами.
Предоставленное Фернану жилье оказалось не лучше. Узкая ветхая лестница без перил вела в крохотную комнату, пол которой всегда покрывал песок, сколько его ни выметай, а дверной проем был завешен старой попоной. Здесь не стояло другой мебели, кроме двух брезентовых кроватей (Фернана и его соседа), где подушки заменяли набитые ячменем торбы, и ящиков, один из которых служил столом, а второй — стулом.
Сослуживец пришел в ужас, тогда как воспитанный в нищем приюте Фернан не имел ничего против того, чтобы поселиться в такой обстановке. По крайней мере, здесь у него имелся только один сосед.
Вскоре они с Жозефом стали приятелями и по утрам вместе собирались на учения, невзирая на жару, проходившие каждый день от зари дотемна. Кавалерия тренировалась на ипподроме — большой утрамбованной площадке, окаймленной оливами и зарослями алоэ; цепи стрелков выстраивались неподалеку, на опушке. Начищенное до блеска оружие ярко сверкало на солнце.
Фернан отдавался службе со всем рвением, и вскоре ему повезло: он отличился в сватке с арабами. Через год, совершив еще несколько подвигов, они с Жозефом получили младшее офицерское звание, чем были вполне довольны.
Приятель Фернана мастерски играл в карты и однажды выиграл в офицерской кофейне два билета на вечер, куда допускались только высшие чины и их семьи.
Фернан пребывал в замешательстве, тогда как Жозеф твердо решил пойти и убеждал друга отправиться с ним. Он был уверен, что в толчее едва ли кто-то обратит на них внимание.
Молодые люди почистили сапоги и мундиры и, нацепив на лица маску уверенности, двинулись к внушительному зданию с великолепными фасадом и красивым двором, украшенным мраморными колоннами и вымощенным глазурованными плитами.
Зал был огромен. Хрустальные люстры, канделябры и восточные фонарики бросали снопы света на живописные группы военных и штатских, на пышные туалеты и украшенные перьями и цветами прически дам.
Преодолевший робость и затерявшийся в толпе Фернан наслаждался изысканными закусками и настоящим французским шампанским, как вдруг заметил, что на него, не отрываясь, смотрит девушка, красивее которой он еще никогда не встречал. Ее глаза под изящным разлетом бровей были темными и блестящими, как два отполированных камня, а совершенной формы лицо и длинная стройная шея поражали алебастровой белизной. Густые черные волосы были зачесаны кверху, и в них, подобно созвездию на ночном небе, сверкала диадема.
Женщин в зале было вполовину меньше, чем мужчин, за внимание каждой приходилось бороться, и сначала Фернан подумал, что ему чудится этот пристальный взгляд незнакомки, но потом он убедился, что ее глаза
