едва не зашелся от злости. Однако, взяв плату, убрался прочь. Но это не принесло облегчения ни Гамалю, ни Халиме.
Анджум в самом деле нашла отца у колодца, где он с величайшей осторожностью наполнял бурдюки водой, а когда они разбухали, крепко завязывал их.
Из этого источника не поили скотину; ей давали воду из другого «колодца» — вырытой в песке черной дыры, где влага была вонючей и темной. Иногда такую жидкость приходилось пить и людям, но это никого не смущало. Жаловаться не приходилось: оазис без того был чудом, местом, которому Аллах в виде величайшего исключения подарил влагу и тень.
— Отец, где Байсан? — воскликнула девочка. — Мама велела спросить у тебя.
Гамаль замер. Что он мог сказать? Он и сам не знал, как и почему у него вырвалось:
— Она… умерла.
У Анджум подкосились ноги, и она села на песок. Ее взгляд остановился. Она не до конца понимала, что такое смерть, но она видела мертвых. У них были страшные неподвижные лица. Мертвецов заворачивали в ткань, опускали в яму, засыпали сверху песком, и никто никогда их больше не видел.
— Где она? — прошептала девочка. — Я хочу посмотреть!
— Я же сказал, ее нет, — пробормотал мужчина.
— Ее уже закопали?!
Это было выше сил Гамаля, и он коротко ответил:
— Ступай к шатру.
Почувствовав, что ничего не добьется, Анджум медленно поднялась и побрела в сторону своего жилья. Она опять попыталась задать матери вопросы, но та упорно молчала. Халима не приласкала единственную оставшуюся у нее дочь: обитатели пустыни не привыкли к нежностям.
Говорили здесь тоже мало, потому что очарование и мудрость пустыни заключены именно в тишине, помогающей мириться со своей долей, придающей душе равновесие, незнакомое людям, живущим в постоянной суете.
Поднявшееся над горизонтом солнце быстро набирало знойную силу. Сперва теплые порывы ветра еще чередовались с прохладными, но вскоре воздух нестерпимо нагрелся и задрожал. Безоблачное небо начало затягиваться белесыми полосами, напоминавшими огромную паутину.
Страдание застыло в груди Анджум подобно камню. Она не знала, куда ей идти и что делать, у кого просить совета и ответа на свои вопросы.
Случалось, дети пропадали: их уносили шакалы, они терялись в песках. Но здесь явно было что-то другое. Судьба нанесла Анджум куда более сильный удар, чем полагали ее родители. У нее отняли ее половинку, и это произошло внезапно, загадочно и неестественно.
Побродив вокруг шатра, маленькая бедуинка подошла к верблюду, сунула ему пучок сухой травы, и пока он лизал ее ладонь влажным языком и трогал шершавыми губами, продолжала думать.
Девочка решила, что Байсан украл джинн. Вот только куда он ее унес?!
В конце концов, она вновь обратилась к отцу и увидела, как выражение лица Гамаля немного смягчилось.
— Да, — сказал он, прикоснувшись жесткой ладонью к волосам Анджум, — все верно. Ей там хорошо. Ее кормят вкусной едой, облачают в нарядные одежды, ее воспитывают и учат. Твоя сестра ни в чем не нуждается.
— Значит, она не в песке? — с облегчением произнесла девочка.
Гамаль помедлил.
— Нет.
— А почему джинн забрал Байсан, а не меня или не нас двоих?
— Потому что Аллах решил, что ты должна остаться с нами. Разве это плохо?
Анджум не нашла, что возразить. Конечно, она хотела жить с родителями! Но при этом не расставаться с Байсан.
Вечером, когда девочка заснула, Халима заговорила с мужем:
— Днем я побывала у Джан. Мы совершили страшную ошибку.
Гамаль встревожился.
— Что она тебе сказала?
— Я спросила, с чем приходила к ней та белая; пригрозила, что не уйду, пока она не ответит. Джан долго смотрела на меня, а потом промолвила, что это не важно. Главное заключается в другом: эта женщина принесет племени большое несчастье! — взволнованно произнесла Халима и добавила: — Недаром у нее были такие странные глаза, а муж следовал ее желаниям, как слепой за поводырем! А когда я упрекнула Джан в том, что она допустила такое, та ответила, что это судьба и ничего нельзя было изменить.
Мужчина попытался овладеть собой. В конце концов, любая женщина обделена умом — даже та, которую читают мудрой старухой.
— Мне кажется, Джан ошибается. Белые ушли и никогда не вернутся! И она не сказала, что они станут плохо относиться к Байсан. Они богаты, а богатые люди способны купить все что угодно. Даже счастье. Мы получили от них большие деньги. Пусть хранятся, как приданое для Анджум. Я хочу, чтобы она тоже была счастлива.
Прошло немного времени, и стало ясно, что Байсан бесследно исчезла. Арджум никому не говорила, что ее унес джинн. Когда кто-то спрашивал, куда подевалась сестра, отвечала, что не знает. История с джинном осталась ее маленькой тайной.
Она слишком рано постигла одиночество, познала чувство утраты. Иногда она неподвижно стояла на краю оазиса и словно чего-то ждала. Какого-то объяснения или знака. С ней происходило что-то странное: знакомая с детства, полная солнца и простора картина разрывала ей сердце.
Анджум вспоминала, как они с сестрой ловили шустрых ящерок с лоснящейся кожей, желтым брюшком, крапчатой спинкой и изящной вытянутой головкой. Строили дня них загоны и домики, а потом выпускали. Как с визгом убегали от извивающихся на песке змей. Как хохотали над неутомимыми шустрыми феньками с их огромными смешными ушами и терпеливо наблюдали за страшными с виду варанами.
В оазисе они возились с маленьким ягненком, придумывая для него имя и тайком повязывая ему на шею ленточки. Они всегда были вместе, испытывали одинаковые желания, и, случалось, одна говорила то, что только что хотела сказать другая.
Гамаль и Халима не вспоминали о Байсан, по крайней мере, вслух, и девочка думала, что пески способны поглотить не только мертвые тела, но и живую человеческую память. Возможно, когда-нибудь она тоже забудет то, о чем позабыли родители, но сейчас Анджум так не казалось. А еще она задавала себе вопрос: будет ли Байсан помнить о ней, тосковать и желать, чтобы они встретились?
Рассвет бросал на город розоватые отблески, тогда как небо над головой было окрашено в аметистовый цвет. Первые солнечные лучи освещали черепичные крыши домов, согревали лениво дремавших у порогов собак.
Просыпались улицы, базары, кофейни; сладковатый дым смешивался с мелкой белой пылью, летевшей из пустыни. Были слышны крики птиц, рев ишаков, разговоры ранних торговцев и скрип цепей норий 2.
Город был поделен на две части: европейскую и арабскую. Как водится, французы присвоили себе все, что считали нужным присвоить: ту часть укреплений, что возвышалась
