Миссис Олмонд жила гораздо севернее, на улице, которая имела большой номер и находилась еще в зачаточном состоянии; городской статус этого района был сомнителен — вдоль мостовой (если таковая имелась) росли тополя, в тени их высились крутые коньки просторно расставленных голландских домиков, а в канавах копошились в свое удовольствие куры и свиньи. Сейчас эти живописные элементы сельского пейзажа совершенно исчезли с нью-йоркских улиц, но еще живы горожане, видевшие их, притом в таких кварталах, которые покраснеют, если им об этом напомнить. У Кэтрин было множество кузенов и кузин, и с детьми миссис Олмонд — а их насчитывалось девять — она состояла в большой дружбе. Когда Кэтрин была моложе, они ее побаивались: она слыла, как говорится, девицей образованной; живя бок о бок с тетей Лавинией, она отчасти отражала блеск ее величия. Маленьким Олмондам миссис Пенимен не внушала большой симпатии; скорее она внушала изумление. Держалась она странно и неприступно, а ее траурные одежды (после смерти мужа она двадцать лет носила черное, а потом в одно прекрасное утро вдруг появилась в чепце, украшенном бледными розами) щерились застежками, булавками и стекляшками, которые пугающе сверкали в самых неожиданных местах. С детьми она была сурова (и с шалунами, и с послушными) и всем своим строгим видом показывала, что ожидает от них большого такта; ходить к ней в гости было не легче, чем отсиживать службу в церкви на передней скамье. Скоро, правда, обнаружилось, что тетушка Лавиния составляет далеко не основной, а скорее даже случайный элемент в жизни Кэтрин, и когда девочка приходит к своим юным кузенам и кузинам, чтобы провести с ними субботний день, с ней вполне можно поиграть в фанты и даже в чехарду. В таких забавах дети быстро сблизились, и несколько лет Кэтрин поддерживала со своими юными родственниками самые дружеские отношения; говорю "с родственниками", потому что семеро из младших Олмондов были мальчики, а Кэтрин предпочитала игры, в которые играет та часть детворы, что носит брючки. Но постепенно брючки юных Олмондов становились все длиннее, а носители их покидали родное гнездо и разъезжались по стране. Большинство сыновей миссис Олмонд были старше Кэтрин и скоро оказались в колледжах и торговых фирмах. Из девочек одна в положенное время вышла замуж, а вторая, тоже в положенное время, обручилась. В ознаменование этого события и состоялся бал, о котором я упомянул. Дочери миссис Олмонд предстояло стать супругой двадцатилетнего биржевого маклера, солидного молодого человека. Считалось, что это очень неплохая партия.
Миссис Пенимен, гуще, чем обычно, украшенная брошками и пряжками, конечно, явилась на прием в сопровождении племянницы; доктор обещал, что тоже заглянет, попозже. Предполагалось, что можно будет вдоволь потанцевать, и когда танцы начались, Мэриан Олмонд подвела к Кэтрин рослого молодого человека. Представляя его, она сообщила, что он желает познакомиться с нашей героиней, а также что он приходится кузеном Артуру Таунзенду, жениху Мэриан.
Мэриан Олмонд была семнадцатилетняя девушка с очень тонкой талией и в очень широком поясе, — маленькая, хорошенькая и такая непринужденная, словно она была уже замужней дамой. Держалась она настоящей хозяйкой встречала гостей, помахивала веером и жаловалась, что, принимая столько народу, конечно, совсем не успеет потанцевать. Она долго говорила о кузене Артура Таунзенда, затем коснулась веером его плеча и отправилась заниматься другими гостями. Из этой длинной речи Кэтрин не поняла и половины — внимание ее рассеивалось: она любовалась непринужденностью манер Мэриан и легкостью, с какой та вела беседу, а также внешностью молодого человека, который был очень красив. Однако ей удалось то, в чем обыкновенно она при знакомстве с новыми людьми терпела неудачу: она уловила и запомнила его имя, совпадавшее как будто с именем нареченного Мэриан, юного маклера. Момент знакомства всегда приводил Кэтрин в волнение; он казался ей чрезвычайно трудным, и она поражалась, как это некоторые — например, только что представленный ей господин — справляются с этим так легко. Что ему сказать? И что выйдет, если она промолчит? Оказалось — ничего страшного. Она не успела даже смутиться; мистер Таунзенд весело улыбнулся и заговорил с такой непринужденностью, словно они уже год были знакомы.
— Какой дивный прием! Какой очаровательный дом! Какая интересная семья! Какая прелестная девица ваша кузина!
Этим не особенно глубоким наблюдениям мистер Таунзенд, казалось, и не придавал большого значения — он просто поспешил завязать разговор. Глядел он Кэтрин прямо в глаза. Она молчала, она только слушала и глядела на него; а он словно и не ожидал никакого ответа и с той же приятной легкостью продолжал говорить. Хотя слова и не шли ей на язык, Кэтрин не испытывала смущения; казалось естественным, что он говорит, а она только смотрит на него; естественным потому, что он был так красив, вернее, как сказала себе Кэтрин, так прекрасен. Музыка все это время молчала, но тут вдруг снова заиграла, и тогда он улыбнулся особой, значительной улыбкой и попросил оказать ему честь протанцевать с ним. Даже на это она не ответила; просто позволила ему обнять себя за талию, почувствовав вдруг с необычайной остротой, какой это странный жест со стороны джентльмена обнять девушку за талию. И вот он закружил ее по комнате в легкой польке. Во время паузы Кэтрин почувствовала, что краснеет; тогда она на некоторое время отвела взор от своего кавалера. Она обмахивалась веером, разглядывая нарисованные на веере цветы. Он спросил, не желает ли она еще потанцевать, и она не ответила и продолжала разглядывать цветы.
— У вас от танцев закружилась голова? — спросил он очень заботливо.
Тогда Кэтрин подняла на него глаза; он и впрямь был прекрасен и нисколько не покраснел.
— Да, — сказала она, сама не зная почему; у нее никогда не кружилась голова от танцев.
— В таком случае, — сказал мистер Таунзенд, — лучше присядем где-нибудь и поговорим. Я найду подходящее местечко.
Он нашел подходящее местечко — прелестное местечко, диванчик на двоих. Комнаты к этому времени были полны гостей; танцующих стало еще больше, а зрители стояли перед молодыми людьми, так что Кэтрин и ее кавалер оказались вдали от любопытных взглядов и как бы наедине. Мистер Таунзенд сказал «поговорим», но говорил по-прежнему только он. Кэтрин откинулась на спинку дивана, улыбалась, глядела на него и думала: какой он умный! Лицо у него было как на портрете; Кэтрин не встречала таких лиц — таких тонких, изящных и совершенных — среди молодых нью-йоркцев, которые попадались ей на улицах и на семейных торжествах. Он был высокий и стройный и при этом казался очень сильным. Кэтрин невольно сравнивала его со статуей. Но статуи не умеют так говорить, а главное — у статуй не бывает глаз такого удивительного оттенка. Он никогда прежде не посещал миссис Олмонд и чувствовал себя чужим; и очень мило, что Кэтрин снизошла к нему. Он дальний родственник Артура Таунзенда, очень дальний; и Артур привел его, чтобы представить семье своей невесты. Он и вообще в Нью-Йорке всем чужой. Он здесь родился, но много лет провел вдали отсюда: объездил весь мир, жил на краю света и вернулся всего несколько недель назад. В Нью-Йорке ему очень нравится, но он чувствует себя одиноко.
