— Видите ли, люди забывают тех, кто надолго уезжает, — сказал он, улыбаясь Кэтрин своими восхитительными глазами; он опирался локтями на колени и сидел чуть подавшись вперед, вполоборота к ней.
Кэтрин казалось, что, однажды увидев мистера Таунзенда, его уже нельзя забыть; однако мысль эту она оставила при себе; так держат при себе для пущей сохранности какую-нибудь драгоценность.
Сидели они вместе довольно долго. Он очень старался занять ее: расспрашивал о гостях, находившихся поблизости, пытался угадать, кто они, и делал ужасно смешные ошибки. Он раскритиковал всех в пух и прах — весело и небрежно. Кэтрин в жизни не слышала, чтобы человек — особенно молодой человек — умел так говорить. Мистер Таунзенд говорил как герой из романа, или, вернее, как говорят актеры в театре, когда они стоят у самой рампы, и, хотя зрители смотрят прямо на них, сохраняют поразительное присутствие духа. И в то же время мистер Таунзенд вовсе не актерствовал, он держался на редкость естественно, душевно. Кэтрин было очень интересно, но в самый разгар беседы Мэриан Олмонд вдруг протиснулась сквозь толпу и, увидев, что молодые люди все еще вместе, издала насмешливое восклицание, отчего окружающие разом обернулись к ним, и Кэтрин зарделась. Мэриан прервала их разговор и велела мистеру Таунзенду (с которым она обращалась так фамильярно, словно уже числила его своим родственником) отправляться к миссис Олмонд, потому что та уже полчаса повторяет, что хочет представить его мистеру Олмонду.
— Мы еще увидимся! — сказал он Кэтрин на прощанье, и Кэтрин сочла это замечание в высшей степени остроумным.
Кузина взяла ее под руку и увлекла за собой.
— Я, кажется, могу не спрашивать, какого ты мнения о Морисе! воскликнула Мэриан Олмонд.
— Так его зовут Морис?
— Я спрашиваю, что ты думаешь о нем, а не о его имени.
— Ничего особенного, — впервые в жизни солгала Кэтрин.
— Пожалуй, я ему скажу об этом! — обрадовалась Мэриан. — Ему пойдет на пользу. Он слишком важничает.
— Важничает? — уставилась на нее Кэтрин.
— Так считает Артур, а Артур его знает.
— Нет, нет, не говори ему, — умоляюще прошептала Кэтрин.
— Не говорить ему, что он важничает? Да я ему это десять раз говорила!
Услышав о подобном бесстрашии, Кэтрин изумленно поглядела на свою крошку кузину. Наверное, решила она, Мэриан потому столь смела, что выходит замуж. Кэтрин тут же подумала, что и от нее, наверное, тоже будут ожидать таких подвигов, когда она станет невестой.
Полчаса спустя она увидела тетю Пенимен, которая сидела у окна и рассматривала гостей, склонив голову набок и приставив к глазам золотую лорнетку. Перед ней, спиной к Кэтрин и слегка нагнувшись к миссис Пенимен, стоял какой-то джентльмен. Кэтрин сразу узнала этого джентльмена, хотя прежде не видела его со спины: покидая ее по требованию Мэриан, он отступил по всем правилам вежливости, пятясь. Теперь Морис Таунзенд (имя уже казалось ей знакомым, как будто эти полчаса кто-то непрестанно повторял его) делился с ее теткой своими впечатлениями о вечере, как прежде делился ими с Кэтрин; он говорил что-то остроумное, и миссис Пенимен одобрительно улыбалась. Увидев их, Кэтрин тотчас отвернулась: ей не хотелось, чтобы он оглянулся и заметил ее. Но эта сценка доставила ей удовольствие. Видя, как он разговаривает с миссис Пенимен (с которой и сама она, живя с ней под одной крышей, говорила ежедневно), Кэтрин чувствовала, что это как бы приближает к ней молодого человека, а глядеть на него со стороны было даже приятнее, чем если бы он осыпал любезностями ее самое; к тому же миссис Пенимен явно благоволила к нему и не шокировалась его замечаниями; девушка воспринимала это почти как личную победу, ибо тетушка Лавиния предъявляла очень высокие требования к людям, и не мудрено: требовательность она, можно сказать, унаследовала от покойного мужа, бывшего — по уверениям миссис Пенимен — поистине гениальным собеседником. Один из «маленьких» Олмондов (так Кэтрин называла своих кузенов) пригласил нашу героиню на кадриль, и с четверть часа она была занята — во всяком случае, ноги ее были заняты. На этот раз голова у нее от танца не кружилась; напротив, была ясна. Завершив тур, Кэтрин очутилась в толпе гостей, лицом к лицу со своим отцом.
Доктору Слоуперу несвойственно было улыбаться во весь рот — он улыбался слегка; и сейчас легкая улыбка искрилась в его ясных глазах и играла на его чисто выбритом лице, когда он оглядывал пунцовое платье дочери.
— Возможно ли, что эта величественная особа — моя собственная дочь? произнес он.
Если бы доктору сказали, что за всю свою жизнь он ни разу не обратился к дочери иначе как в иронической форме, он бы очень удивился; тем не менее в ином тоне он с ней не разговаривал. Кэтрин радовало любое обращение отца, однако радость свою ей приходилось ткать самой, и при этом всегда оставались еще какие-то воздушные нити иронии, слишком тонкие для ее рук; будучи не в состоянии оценить и использовать их, Кэтрин грустила о своей ограниченности, жалела, что приходится выкидывать такие ценности на ветер, и надеялась только, что ветер отнесет их в подходящее место и они все же приложатся к мудрости человечества.
— Вовсе я не величественная, — кротко сказала она, раскаиваясь, что надела это платье.
— У тебя вид великолепной, роскошной, богатой женщины, — возразил ей отец. — Женщины, которая имеет восемьдесят тысяч в год.
— Но раз я не богатая женщина… — начала Кэтрин не очень логично. Она пока имела лишь очень приблизительное представление об ожидающем ее капитале.
— Раз ты не богатая, значит, не надо так богато наряжаться. Тебе весело сегодня?
Кэтрин ответила не сразу; она отвела глаза и пробормотала:
— Я устала.
Я уже говорил, что вечер у миссис Олмонд стал для Кэтрин началом чего-то значительного. Сейчас она второй раз в жизни уклонилась от прямого ответа на вопрос, а ведь когда наступает время уклончивых ответов — это действительно значительное событие. Кэтрин не так уж быстро уставала.
Тем не менее в карете по дороге домой она сидела тихонько, как мышка, и можно было подумать, что вечер и впрямь утомил ее. Со своей сестрой доктор Слоупер говорил примерно таким же тоном, каким беседовал с дочерью.
— Кто этот молодой человек, который любезничал с тобой, Лавиния?
— Ах, братец! — смущенно запротестовала миссис Пенимен.
— Он, кажется, был чрезвычайно нежен с тобой. Я полчаса наблюдал, как вы беседуете; вид у него был самый увлеченный.
— Это не мной он увлечен, — сказала миссис Пенимен, — а Кэтрин. Он говорил о ней.
— Ах, тетя! — тихо воскликнула Кэтрин, не пропустившая ни одного слова.
