Вскоре показались ворота королевского охотничьего домика, и в голове Огюстена промелькнули воспоминания о том единственном случае, когда ему довелось побывать здесь. Это было три года назад, в начале лета 1661 года; погода тогда стояла такая же знойная, как и сейчас, и король решил поразвлечься здесь с компанией близких друзей в возрасте от восемнадцати до двадцати трех лет (столько было самому королю). Огюстен, которому тогда исполнилось всего лишь шестнадцать, был поражен тем, что его, молокососа и новичка, пробывшего при дворе всего несколько недель, включили в число приглашенных. Самым правдоподобным объяснением было то, что за месяц до этого отец Огюстена выручил короля из серьезного финансового затруднения и вместо Руссо-старшего, жившего далеко, в Гавре, в знак признательности пригласили сына. К тому же банкир Руссо был известен своими строгими нравами и привычками, граничившими с аскетизмом, и совершенно не подходил по возрасту.
Охотничье поместье, куда, не особенно торопясь, можно было добраться верхом из Парижа за час с небольшим, принадлежало лично королю и находилось на небольшом возвышении, откуда открывался вид на деревню и близлежащие окрестности.
Особняк, выстроенный из красно-коричневого кирпича и желтого камня и увенчанный серо-голубой черепичной крышей, выглядел довольно непритязательно и скромно. Первоначально он предназначался для развлечений покойного короля Людовика XIII. Отсюда монарх и его друзья-охотники выезжали рано утром и сломя голову мчались по лугам и перелескам, по полям и дорогам, продирались сквозь лесные чащобы, получая огромное удовольствие, когда им удавалось при помощи многочисленной своры собак загнать лося или затравить лису, которых в то время в здешних окрестностях водилось очень много, как, впрочем, и другой бегающей, плавающей и летающей дичи. Еще не зная, что его подстерегает близкая смерть, король выразил желание передать управление государством сыну, как только тот достигнет совершеннолетия, а самому удалиться сюда и посвятить себя исключительно духовному самосовершенствованию и спасению души, однако, когда он испустил дух, наследнику, новому королю Франции, было всего лишь пять лет от роду.
Единственной чертой, унаследованной Людовиком XIV от отца, была всепоглощающая страсть к охоте, давшая о себе знать в лесах, окружавших Версаль, когда ему было двенадцать лет. В остальном он вырос совершенно другим человеком, с иными предпочтениями и привязанностями, деля свое время поровну между развлечениями и государственными делами. С охотничьим поместьем Людовика XIV связывали приятные воспоминания о счастливых и беззаботных днях его юности, проведенных в этом особняке и окрестностях. Данное обстоятельство и натолкнуло его на мысль превратить это владение в большой дворец, где можно было бы предаваться развлечениям так же, как и в Париже, в компании фаворитов — блестящих, остроумных придворных, привыкших ловить каждое его слово, и безумно красивых женщин. Именно сюда можно было приглашать супругов в разное время, чтобы они не встретились на относительно небольших по размаху неофициальных празднествах. Это давало королю возможность оставлять очередную фаворитку в Париже и погружаться в водоворот кратковременных удовольствий, лелея иллюзорное чувство свободы и заражая им других в своем любимом поместье в Версале.
Многое о дворе и его нравах стало известно Огюстену в тот раз. Все три дня и три ночи были насыщены богатым чувственным разнообразием, которое возбуждало и подстегивало любопытство юноши и его желание отличиться, показать себя с лучшей стороны; этому способствовало щедрое гостеприимство короля, увлекательная охота и пылкость молодости. Он преуспел и в любовных делах, но старался соблюдать приличия и хранил молчание. Впрочем, так же поступали и другие, и ничто не омрачало гармонию отношений, установившуюся под крышей небольшого особняка и везде, где бы ни устраивались пирушки и балы: ведь в самом охотничьем домике не было достаточно большого зала, способного вместить всех.
Хотя с тех пор Огюстена больше не приглашали на подобные развлечения для избранных (очевидно, потому, что король рассчитался с отцом по своим обязательствам), его интерес к этому месту не угас, и он снова с вожделением мечтал о том времени, когда сможет вновь побывать там и увидеть все происшедшие изменения. По мере того, как он и трое его приятелей приближались к месту проведения праздника, все громче становились звуки музыки, которая приветствовала поток прибывающих гостей. Особняк был обнесен аккуратной оградой. По обе стороны от простиравшейся впереди аллеи, которая вела от ворот к крыльцу, находились площадки полукруглой формы, как бы обнимая каждого входящего; ворота располагались между двумя маленькими павильонами, построенными из такого же красно-коричневого кирпича и желтого камня, как и особняк. Выходивший фасадом на восток, он имел весьма гостеприимный вид, окружая с трех сторон небольшую площадку, вымощенную квадратными плитами из белого и черного мрамора, которая называлась Кур де Марбр.
Огюстен был просто поражен, увидев роскошно украшенный интерьер особняка. Свыше полутора миллионов ливров — целое состояние — было потрачено на перепланировку и переделку всех помещений, а также на разбивку новых парков и садов. Вся ажурная чугунная решетка балкона, проходившего над главным входом и вдоль окон второго этажа, была позолочена — так же, как и другие лепные, резные и литые орнаменты, еще больше усиливавшие впечатление от этого великолепия. Позолота настолько ярко отсвечивала, ослепляя гостей, что казалось, король Франции нарочно решил уподобить внешний вид своей охотничьей резиденции лицу Аполлона, бога Солнца, и похитил у него лучи с тем, чтобы отныне они исходили из его страны.
Танцы в саду были уже в полном разгаре. Веселье царило повсюду. Впрочем, гости вовсе не обязаны были танцевать до упаду. Они могли просто стоять и слушать музыку или же пойти играть в карты. Для проголодавшихся были накрыты столы с разнообразными напитками и яствами. Собственно, сам сад, благодаря умелой планировке, напоминал помещение без крыши, где стены представляли собой аккуратно подстриженные декоративные кустарники. Ветви цветущих деревьев, переплетаясь вверху, образовывали изящные арки, откуда свисали фантастические фигуры. Каждая такая «комната» была увешена гобеленами, а вход в нее задрапирован шелковыми занавесками. Длинная прямоугольная лужайка вела к озеру, ослепительно блестевшему на солнце.
Опустились сумерки, и тогда зажглись тысячи свечей и факелов, образовывая причудливые сочетания отсвета дрожащего пламени и теней различной плотности. И везде танцевали, бегали, ходили и веселились люди, а драгоценности и позолоченные и посеребренные позументы их камзолов и платьев то и дело поблескивали на свету, отчего гости казались похожими на светящихся, летающих насекомых. Атлас, шелк и парча отливали тусклым, ровным блеском, контрастируя с пышными, искрящимися фонтанами. Те, кто участвовал в этом замечательном представлении-маскараде, которое изображало жизнь вымышленного волшебного острова, были одеты в экзотические головные уборы и фантастические костюмы. Почти каждый держал перед собою блестящую маску, такую же, как у Огюстена и его спутников, однако эти маски вовсе не скрывали личности их владельцев, а играли символическую роль. Обменявшись приветствиями со знакомыми и окунувшись в гущу этого огромного людского муравейника, четверо товарищей вскоре разошлись по сторонам и, выбрав себе партнерш, закружились в вихре танца.
