– Вы останетесь здесь на ночь? – спросила она с явным удивлением и таким же явным неудовольствием.
– Я приплыл с Фобоса, а он не ближний свет. У меня нет желания возвращаться туда сегодня. К тому же мне еще нужно сделать много измерений.
Персефона мысленно укорила себя за грубость. В конце концов, он не виноват, что в его присутствии она чувствует себя такой растерянной… Да, она не привыкла общаться с людьми, и все же ей следовало обращаться с ним хоть чуть-чуть повежливее.
– Простите, – несколько суховато произнесла она, – просто я не привыкла к посетителям.
Гейвин пожал плечами, но она увидела, что он больше не сердится.
– Я не буду вам докучать, – успокоил он. – Я заночую на берегу, но мне бы хотелось, чтобы завтра вы показали мне остров.
– На берегу крабы, – выпалила она, не подумав.
– Крабы?
– Маленькие голубые крабы с очень острыми клешнями. Они выходят по ночам и кусаются.
Он поморщился, но в следующую секунду улыбнулся:
– Спасибо за предупреждение. Может быть, вы предложите мне более уютное место для ночлега?
Персефона заколебалась.
«Пусть моя душа воспарит, как душа ребенка, ничем не скованная и свободная. Я буду танцевать в сполохах света и петь от радости».
Строки одного из великих поэтов Акоры Персефона берегла и лелеяла в себе, наверное, потому, что никогда не ощущала себя таким счастливым ребенком.
Однако, стоя перед входом в пещеру в угасающем свете дня, глядя на мужчину, который так внезапно появился здесь, она чувствовала, как светлеет ее душа.
– Пойдемте со мной.
Услышав ее приглашение, он вскинул бровь, но, слава Богу, ничего не сказал. Они молча отошли от пещер и начали подниматься в гору, приближаясь к центру острова. Подъем оказался крутым, но на вершине перед ними открылась изумительно красивая панорама. На западе, над островом Лейос, краснело заходящее солнце. Восточный горизонт над Илиусом уже покрылся россыпью звезд. Молодой полумесяц отбрасывал на морские воды серебристую дорожку.
– Какое великолепие! – воскликнул Гейвин. Опустив на землю парусиновый мешок и рейки, он встал, упершись руками в бедра, и принялся обозревать незнакомую местность.
Ее дом! Она жила здесь одна больше десяти лет, с тех пор как умерла ее мама, и никогда не приглашала сюда других людей.
Персефона вдруг забеспокоилась. А вдруг он сочтет ее жилище убогим? Она построила его сама, используя плотничьи навыки, усвоенные от матери, которая, в свою очередь, училась у отца. Что-то не получалось, что-то пришлось переделывать, но Персефона гордилась конечным результатом. Однако она не тешила себя напрасными надеждами, понимая, что ее постройка не сравнится с тем, что привык видеть Гейвин.
Между тем в его глазах вспыхнули живой интерес и удивление.
– Шалаш? – спросил он, разглядывая домик, расположенный на крепком ореховом дереве тридцати футов высотой.
– Да. Я люблю сидеть там в теплые дни и наслаждаться легким ветерком.
– Каким образом вы подняли туда доски?
– При помощи лебедки, шкива и прочной веревки. Совсем нетрудно.
Он внимательно посмотрел на нее.
– Вы умеете пользоваться лебедкой и шкивом?
– А вы считаете, что женщинам подобное умение недоступно?
– Я такого не говорил, – спокойно ответил он. – Спрячьте свои коготки. Они вам не пригодятся. Во всяком случае, пока вы имеете дело со мной.
Персефона покраснела. И все же она не собиралась сдаваться.
– Не считайте меня невежественной, – заявила она. – Да, я почти всю свою жизнь прожила на Дейматосе, но у меня есть книги, и я постоянно их читаю.
– Замечательно, но из книг всего не узнаешь.
– И тем не менее я узнала очень много, особенно об акоранской жизни. Например, мне известно, что женщинам положено просто прислуживать, тогда как воины руководят.
Гейвин долго смотрел на нее, потом вдруг расхохотался:
– Вы имели в виду: «Воины правят, а женщины прислуживают»?
Она прищурилась, пытаясь понять, что его так развеселило.
– Да. Первый и самый важный закон Акоры. Разве не так?
– Пожалуй. Но известно ли вам, что у формулы есть продолжение? – Она молчала, и он продолжал: – Мужчина не имеет права причинять вред женщине – первое, что должен усвоить каждый мальчик, достигший соответствующего возраста. Его учат подобному правилу отец, дед, дяди, старшие братья, если они у него есть, учителя, преподаватели воинского искусства – словом, все, кто его окружает. Кроме того, он видит действие данного закона в жизни. Как вы думаете, за какой срок женщины сумели доказать, что положение прислужницы само по себе вредно?
– Не знаю, – пробормотала Персефона, глядя ему в глаза. Он с совершенно серьезным видом описывал незнакомые ей вещи.
– По нашим оценкам, самое большее – за два дня, – изрек он с абсолютно бесстрастным лицом. – Свыше трехсот лет назад, но мы до сих пор пытаемся разрешить подобное противоречие.
– И все-таки некоторые мужчины причиняют вред женщинам.
И он не мог ее разубедить.
– Верно, – тихо проговорил Гейвин, – но их очень мало. Мы сурово наказываем таких преступников.
– Вот как?
Она знала одного мужчину, которого сурово наказали, но совсем по другой причине.
– Разве в ваших книгах о данных случаях не сказано?
Да, она читала о них, но не придавала прочитанному никакого значения, относя их к пустым словам, не имеющим ничего общего с реальной жизнью. Оказывается, на самом деле все совсем не так, как она себе представляла.
Взять хотя бы принца Атрейдиса. Под его пристальным взглядом она остро сознавала свою женскую сущность. Он и опасен, и притягателен одновременно, каким бы диким ни казалось подобное сочетание. Он разговаривал с ней как с равной, и это не вязалось с ее представлениями о жизни. В нем угадывались ум и приветливость.
Что же касается его внешности…
Нет, она не будет думать о ней.
– Вы, наверное, голодны, – предположила Персефона. Сама она очень хотела есть: ее активный образ жизни предполагал наличие здорового аппетита. К тому же она любила готовить.
– Как волк, – признался Гейвин. – Вчера я поймал на Фобосе пару рыбешек и как следует подкрепился. Правда, моя стряпня оставляет желать лучшего.
– Вы сами готовите? – удивилась Персефона. Она знала, что для таких целей у него есть прислуга.
– Мои родные считают, что люди должны уметь заботиться о своих основных потребностях, в том числе готовить себе еду.
– Но вы плохой кулинар?
– Я так не говорил. Как правило, мне удается превратить сырой продукт в вареный, тушеный или жареный.
Она улыбнулась:
– Уже кое-что.
– Вся беда в том, что приготовленная мной пища редко бывает вкусной.
