И вот, когда девушка совершенно выбилась из сил, деревья наконец расступились, и она оказалась на краю какой-то поляны, залитой ярким светом. Измученная, Купава прислонилась к дереву, не в силах войти в этот свет …
* * *
Когда забрезжил рассвет, усталый конь остановился у порога старенькой избушки, укрытой под ветвями огромнейшей, почти до неба, мохнатой ели. Купава с трудом сползла на землю, держа сомлевшими руками плачущего сына.
— Тихо, мой хороший… Сейчас будет тепло… и нам помогут…
Дверь избушки со скрипом отворилась, и выглянула седая женщина.
— Кто здесь? — хмуро поинтересовалась она.
— Помогите… — девушка умоляюще подняла глаза на женщину и охнула: — Ласа… это я… Купава…
— Да сохранит тебя… Жива! Скорей заходи…
Ведунья поспешно втянула девушку в дом. Устроив Купаву поближе к огню, Ласа подбросила дров в печку, поставила греть воду и молоко. Девушка, слегка разомлев от тепла, передала ребенка ведунье. Знахарка ловко развязала одеяло и теплые платки, в которые был укутан малыш, и внимательно его осмотрела. Ребенок испуганно таращил ясные глазки, не понимая, где оказался и кто эта незнакомая женщина, что беспрестанно целует его ладошки.
— Сыночек мой маленький… Зареок мой родненький… Теперь мы вместе… Никому тебя не отдам…
Хлопотливая ведунья первым делом накормила малыша и устроила его на полатях у печи. Затем она заставила Купаву раздеться донага, старательно растерла ее какими-то снадобьями, вновь укутала в одежду, согретую над очагом, напоила травяным отваром и уложила подле ребенка спать. И только после того Ласа занялась конем, послушно ожидавшим своей очереди в сенях. Лесная ведунья старательно обтерла его ветошью, осмотрела ноги, достала из дальнего угла заветный мешок с овсом и досыта накормила славного буланого коня. Конюшни у ворожеи не было, и потому она, поразмыслив, решила, что ночь жеребец будет проводить в сенях, а днем вполне может бродить подле избушки на привязи. Обереги от волков Ласа ему в гриву вплетет. А пока что пусть в тепле отдыхает, дело свое он честно выполнил — спас от лиха дорожного хозяйку и ее дитя.
Когда Купава проснулась, тепло уже окончательно выгнало стужу из ее тела. В избушке ведуньи вкусно пахло съестным, и девушка впервые за последний год счастливо улыбнулась.
Ласа не торопилась с расспросами, посчитав, что Купава сама расскажет о том, о чем захочет. Так оно и вышло. Ближе к вечеру, когда в избушке сгустились сумерки, девушка повела свою грустную речь, временами прерывая ее слезами. Когда же ее голос умолк, знахарка долго смотрела на огонь, словно ища в нем совет для своей любимицы.
«Моя бедная девочка… за что боги послали тебе все эти испытания… такая нежная, такая молоденькая…»
— А ты… Как ты здесь оказалась? Неужто конь принес меня обратно к Вышгороду? — спросила Купава, внимательно рассматривая избушку. Все здесь было иным, нежели два года назад.
— От князя окаянного укрылась. Зачастили бродить по лесам вблизи Вышгорода и Киева его люди, а мне с ними встречаться охоты нет. Зло они несут на своих плечах.
— Загляни в даль, расскажи, что ждет меня там… — осторожно попросила девушка, с надеждой заглядывая в лицо ведунье.
— Не стану тревожить судьбу твою. Если дорогу ко мне конь твой нашел, значит, то знак тебе боги дают. Дорога, по которой идешь ты, поворот крутой делает, но спешить по ней не стоит. Так что живи у меня, пока новый знак не появится. Здесь тебя никто искать не станет, да, похоже, в ближайшие дни и вовсе некому тобой заниматься будет.
— О чем ты?
— С утра птицы гомонят, над лесом покоя никому не дают. Не иначе битва страшная близится. Неподалеку отсюда Днепр течет, на берегах его Ярослав со Святополком сразиться порешили. Одним богам ведомо, за кем окажется верх в этой кровавой схватке. И одним богам известно, кто из воинов выживет. Русская земля ныне не та, что прежде. Князь князю не брат, хотя и одного рода. Русь окружена народами разными — ляхи и угры, германцы и чехи, свеи и норманны, печенеги и торки, хазары и ромеи. Но не в них беда для Руси великая, самая тяжкая брань здесь — на земле нашей, где брат идет на брата.
Знахарка перевела взгляд на малыша, тихо уснувшего подле матери.
— Об отце его душа твоя не тревожится? — осторожно спросила Ласа.
— Дня не проходит, как молюсь о том, чтобы душа его покой нашла в мире ином.
— Неужто о смерти его молишься?
— Да что ты! — испуганно вздрогнула девушка и, не сдержавшись, осенила себя крестом, хотя и знала, что ведунье это не по сердцу. — Отец сыночка моего погиб еще прошлым летом…
— Так уверена, что не от варяга дитя родила?
— Отец Зареока — тот, о ком думала все эти ночи и дни. У моего сыночка даже глаза отцовские — словно звездочки ясные. Разве такие у Гуннара были?
— Были? Откуда ведаешь, что всего лишь были?
— Я всего лишь обмолвилась… — а в груди встрепенулось сердце. Хоть и жила в нем обида на Гуннара, но смерти ему девушка вовсе не желала.
— А про любого своего не оговорилась? Сама ему очи закрывала?
— Нет…
— Тогда почто так уверена в смерти его?
— Никто с той поры о нем ничего не ведает, — покачала головой Купава. — Быть может, ты что о нем слыхала? — с робкой надеждой спросила она ведунью.
Ласа задумчиво взглянула на девушку и покачала головой.
* * *
Когда установились морозы и землю укрыл плотный снег, ночную тишину над лесом развеял дальний шум, и к избушке Ласы донесся крик множества людей и приглушенные удары металла о металл. Не удержавшись, Купава вскочила на коня и помчалась в сторону Днепра.
Не успела она выскочить на пригорок, как еще издали увидела яркие огни. Их становилось все больше и больше. Укрывшись за деревом, девушка, кусая губы, наблюдала, как мечутся люди с факелами и мечами в руках, до нее долетали их яростные крики. Вскоре огни растянулись по всему берегу, едва не дотягиваясь до холма, на котором притаилась Купава…
…Долго продолжалось противостояние возле Днепра, который начал сковывать первый лед. Томимые скукой ратники киевские проводили время за игрой в кости и выпивкой. Нередко они отлучались в соседние деревушки в поисках развлечений, благо у многих из них в округе находились родичи и знакомые. Новгородцы также не отличались воздержанием, но сознание того, что они находятся в чужих краях, не позволяло им вести себя столь же разгульно. Северных воинов мучило ожидание, оторванность от близких людей, и было невыносимо думать о том, что в их отсутствие родной Новгород мог повергнуться нападению со стороны любителей богатой наживы.
