Она показалась ему встревоженной.
— Не стоит бояться, — ответил Монтгомери. — Я хочу испытать воздушные потоки.
— Я не боюсь, — сказала Вероника, но он заподозрил, что это не так.
В Веронике чувствовалась твердая сердцевина, упрямство, позволявшее ей отрицать такое чувство, как страх.
Монтгомери терпеливо ждал, чертя пальцем неведомый узор на ее плече.
Вероника медленно кивнула.
— Это «да» или «нет»? — спросил он.
Она снова кивнула, на этот раз сопровождая кивок улыбкой.
— Это по единственной причине, чтобы доказать мне, что не боишься? — высказал он догадку.
Ее широкая улыбка заслуживала поощрения — поцелуя.
— Страсть идет тебе на пользу, Вероника, — сказал Монтгомери, отстраняясь. — Твои щеки порозовели, и ты выглядишь любимой.
Он снова заключил ее в объятия, и дальнейшая беседа заглохла и потерялась в приливе наслаждения.
Глава 21
Проснувшись в это утро в постели Монтгомери, Вероника оказалась одна. Уже наступило позднее утро. Она вызвала звонком Элспет, оделась и направилась к винокурне. Желудок ее вибрировал от возбуждения. Она увидела воздушный шар прежде, чем достигла изогнутого дугой моста. Изготовленный из полос голубого и зеленого шелка, он представлял собой удивительное зрелище, способное привлечь внимание большинства обитателей Донкастер-Холла.
Монтгомери стоял в квадратной корзине чуть ниже стреноженного воздушного шара. Он не подал ей знака взмахом руки, когда она ступила на верхнюю часть арки моста, но следил за ней взглядом.
Тело Вероники обдало жаром, а сердце затеяло бешеную пляску. Одного его взгляда было достаточно, чтобы сотворить с ней такое.
Когда она приблизилась, Монтгомери перегнулся через край корзины и протянул ей руку.
— Ты передумала?
— Нет, — возразила она.
Но от волнения ее голос походил на писк, и это ее раздосадовало.
Улыбка Монтгомери потускнела.
— Я не стал бы подвергать тебя опасности, Вероника. Даю слово.
— Я никогда еще не летала на воздушном шаре, — сказала она, поднимая глаза на огромное сооружение, обтянутое шелком.
Ниже горловины шара, поддерживаемой четырьмя деревянными штырями, помещалась металлическая коробка.
— Это твое навигационное устройство? — спросила Вероника.
— Нет, это форсунка.
— Она производит слишком сильный шум, — заметила Вероника.
Прежде чем она поняла, что он собирается сделать, Монтгомери обхватил ее обеими руками за талию и поднял в корзину.
Она уже ощущала некоторую тошноту и, когда Монтгомери выпустил ее, положила руки ему на плечи и призналась:
— Кажется, мне страшно.
— Именно в этот момент ощущаешь себя особенно живым, Вероника, — сказал он тихо. — Ничего не стоит пройти по жизни, не испытав страха. Важно, что ты посмотрела страху в лицо и признала его.
— Я не вполне уверена, что готова к этому.
Монтгомери улыбнулся:
— Но ты уже сделала это однажды. Ты встретилась лицом к лицу с членами Братства Меркайи.
— То было не страхом, а глупостью.
Он улыбнулся ее честности, потом шагнул назад и принялся колдовать над форсункой.
Вероника опустила руки, но не отступила. Она бы обхватила Монтгомери за талию и- зарылась лицом в его грудь, если бы это было возможно. Она не испытывала страха перед высотой. Как не испытывала недоверия к Монтгомери. Все дело было в шаре. Шар выглядел таким гигантским, что, казалось, мог унести их на Луну.
Монтгомери подал знак Рэлстону.
— Всадники на месте? — спросил он.
— Да, ваша милость, — ответил Рэлстон.
— Всадники? — удивилась Вероника.
— Я попытаюсь вернуться в Донкастер-Холл, — сказал Монтгомери, — но, если воздушные потоки окажутся слишком сильными и нас снесет с запланированного курса, всадники смогут точно определить место нашего приземления. При каждом имеется повозка.
— Чтобы доставить наши бездыханные тела? — уточнила Вероника, делая слабую попытку пошутить.
Монтгомери ободряюще улыбнулся, будто понимая, что в горле у нее ком, а желудок сводит судорога. Не говоря уже о странном трепете в груди, заставляющем гадать, не упадет ли она в любую минуту в обморок.
— Нет, чтобы доставить оболочку и гондолу. И разумеется, наши вполне живые тела.
— Мы не останемся на приколе? — спросила Вероника, испытывая незаурядную гордость, оттого что голос ее теперь не напоминал мышиный писк.
— В чем тогда удовольствие? — спросил Монтгомери, поворачиваясь и глядя ей в лицо. — Если ты предпочитаешь остаться здесь и ждать, я пойму.
В это утро он впервые добровольно и охотно пожелал ее общества вне спальни и постели, и она не собиралась отказаться от этого.
Вероника покачала головой, натянуто улыбаясь.
— Я с нетерпением жду новых впечатлений, — солгала она.
Монтгомери посмотрел на нее, явно забавляясь, и принялся за свои дела.
Ей хотелось сесть, свернуться калачиком, приняв самое незаметное положение, стать как можно меньше, забиться в угол плетеной гондолы.
А вместо этого она стояла как вкопанная, в ужасе ожидая, что любое движение может заставить шар подняться в воздух до того, как Монтгомери будет готов.
Господи! Через несколько секунд она полетит.
— Монтгомери, — обратилась она к мужу, уже готовая попросить его помочь ей выбраться из корзины.
Он бросил на нее взгляд через плечо, ободряюще улыбнулся, и она передумала. Монтгомери подал сигнал людям, удерживавшим швартовочные тросы.
Один за другим они стали приближаться к нему. Шар начал подниматься, и Вероника уцепилась за одну из опор гондолы, в то время как та постепенно взмывала вверх.
Похоже, желудок остался внизу, на земле, и никак не хотел совершить восхождение вверх вместе с нею.
Монтгомери потянул за швартовочные тросы, забирая их внутрь, в гондолу, и это продолжалось до тех пор, пока не оказалось, что оставшиеся удерживают только двое мужчин. Монтгомери перегнулся через борт корзины, что, с ее точки зрения, было чистым безумием, и что-то прокричал Рэлстону.
Мужчины отпустили последний трос, и они оказались в воздухе.
Шар вздохнул, какое-то время падая, потом начал покачиваться в воздухе. Монтгомери втянул последний канат в гондолу, и шар стал подниматься выше.
Вероника закрыла глаза, держась обеими руками за опору, и пыталась представить, будто все это происходит во сне.
Последний раз на ее памяти она молила о божественном вмешательстве в ту ночь, что посетила собрание Братства Меркайи. Теперь она оказалась в таком же положении. Никто не заставлял ее насильно войти в эту чертову гондолу. Ничто не вынуждало к этому приключению, кроме ее глупой гордости.
— Тебе следует открыть глаза, — посоветовал Монтгомери, и тон у него был такой, будто его забавлял ее страх. — В противном случае ты могла бы сидеть в своей гостиной.
