Несмотря на свою юность и неопытность, Габриэль несравненно лучше матери понимала значение выступления Винтерфельда, так как уже несколько недель с лихорадочным интересом следила за ходом дел. Прежде она никогда не заглядывала в газеты, а теперь внимательно отыскивала каждую заметку, прислушивалась к каждому замечанию в разговоре, имевшему отношение к барону.
Обвинительная брошюра Винтерфельда обрисовала перед ней истинный облик Равена, каждая черта которого была ей знакома, со всеми темными сторонами его характера, и, как противоположность ему, выступал чистый и благородный облик Георга, смело приносившего всю свою будущность в жертву тому, что повелевали ему долг и совесть. Но напрасно! Душа Габриэли рвалась к мрачному деспоту, она готова была бороться рядом с ним, дрожала и тревожилась за него! И в то же время в глубине ее души нарастало враждебное чувство против Георга, оскорбившего любимого ею человека.
Бой каминных часов пробудил Габриэль от ее мыслей, напомнив о том, что пора приготовиться ехать в театр. Накинув на плечи кружевной шарф и натянув перчатки, она направилась в гостиную, где уже находились ее мать и графиня Зельтенек. Обе уже были в вечерних туалетах.
– Я понимаю, как тебе приходилось страдать под гнетом обстоятельств в доме твоего зятя, Матильда, – говорила графиня, – но чего не сделаешь ради своего ребенка! В руках барона ведь вся будущность Габриэли, со временем она получит княжеское состояние. Равен в этом отношении дал тебе, кажется, вполне определенные обещания, не правда ли?
– Конечно, – ответила баронесса. – Это было сказано, как только я приехала к нему, но теперь я боюсь, что из-за злополучного случая с Винтерфельдом все изменится.
– Асессор – очень интересная личность, – сказала графиня. – По-моему, я говорила тебе, что несколько недель назад мы познакомились с ним на одном вечере, где всеобщее внимание было обращено исключительно на него. Он ведь теперь в некотором роде знаменитость и пользуется особенным покровительством министерства. Его приглашают в лучшие дома и везде встречают с крайней предупредительностью.
– Но это неслыханно! – воскликнула баронесса. – За оскорбление губернатора Р. обязаны были строго наказать виноватого, вместо того чтобы принимать его «с крайней предупредительностью»!
– Тем не менее это так, и, мне представляется, что это делается намеренно, ради оппозиции барону. Вообще я не понимаю, почему предложение асессора показалось тебе и твоему зятю чем-то невозможным. Вместо того чтобы отказать ему и тем вызвать его на отчаянный шаг, лучше было подать ему надежду.
– Подать надежду? Послушай, Тереза… ведь он – не дворянин.
– Это не непреодолимое препятствие, – объявила графиня, искренне симпатизировавшая Георгу. – Какое значение имеют дворянские грамоты? Равен также не был дворянином, когда обручился с твоей сестрой.
– Но это был исключительный случай, а асессор Винтерфельд…
– Сделает совершенно такую же карьеру. После смелого шага, который привлек к нему взоры всей страны, ему нечего бояться забвения; а если бы он еще стал членом такой старой аристократической семьи, как твоя, ничто уже не помешало бы ему достигнуть той же высоты, на какую поднялся барон фон Равен.
Баронесса умолкла в раздумье. Она привыкла подчиняться суждениям подруги, превосходившей ее в умственном отношении, а в изображении графини Георг Винтерфельд предстал перед ней в совершенно новом свете. Еще немного – и уже готово было снова возродиться то расположение, с каким она относилась к Георгу в самом начале их знакомства.
Приход графа положил конец разговору приятельниц. Граф только что вернулся с визита, и после нескольких вопросов и ответов супруга напомнила, что пора отправляться в оперу. Однако граф задержал ее.
– Одну минуту, Тереза! – сказал он. Мне надо сперва поговорить с тобой об одном небольшом деле. Баронесса, надеюсь, простит нас.
Баронесса попросила не стесняться из-за нее, и супруги удалились в соседнюю комнату.
– Я получил известия, которые очень огорчат баронессу Гардер, – вполголоса начал граф. – Они касаются ее зятя, барона Равена.
Он закрыл за собой дверь в гостиную, но комната имела еще другой выход, скрытый портьерой. Собеседники остановились возле него как раз в ту минуту, когда Габриэль, направляясь в гостиную, собиралась войти в эту комнату. До ее слуха долетели последние слова и имя барона, и этого было достаточно, чтобы она стала жадно прислушиваться, затаив дыхание.
– Разве он не подал в отставку? – спросила графиня.
– Об этом теперь нет и речи, – ответил Зельтенек. – Тогда он только разделил бы участь многих государственных сановников, удалившихся на время от дел. Но сейчас я услышал у брата нечто настолько серьезное, что можно предполагать – карьера Равена навсегда кончена. Первая газета в Р. напечатала статью, содержащую тяжкое обвинение против губернатора. Уже давно поговаривали, что в прежних революционных движениях не обошлось без участия Равена, однако в статье определенно утверждается, будто барон был не только членом, но даже руководителем кружка, главой которого считали осужденного доктора Бруннова, того самого, которого недавно снова арестовали. Утверждают, будто Равен самым низким образом изменил своим друзьям, выдав все важнейшие бумаги, а полученное им место в министерстве было будто бы наградой за эту подлость. Обвинение высказано с такой беспощадной определенностью, что почти не оставляет места для сомнений, причем ссылаются на свидетельство самого Бруннова.
– А что ответил Равен? – поспешно спросила графиня.
– Он объявил все напечатанное ложью – к этому принудило его чувство самосохранения, но об опровержениях пока ничего не слышно. Если ему не удастся выяснить все дело и очиститься от подозрений, его роль будет сыграна.
– Бедная Матильда! – воскликнула графиня. – Не повременить ли с этими сообщениями? Не промолчать ли пока?
– Невозможно! Она завтра же все узнает из газет. Ей надо сказать все.
Решив, что от оперы сегодня придется отказаться, муж и жена вместе прошли в гостиную. Бледная, как смерть, вернулась Габриэль в свою комнату. Она ни минуты не обманывалась относительно значения того, что сейчас услышала. Она знала, что Равен мог справиться с любым ударом судьбы, кроме одного, имя которому – позор и унижение, а именно это обрушилось теперь на его голову.
Пока графиня Зельтенек передавала баронессе тяжелое известие, Габриэль с лихорадочной поспешностью набросала несколько строк. На адресе стояло имя асессора Винтерфельда; письмо заключало в себе извещение о ее приезде и просьбу навестить ее завтра в доме графини Зельтенек.
На следующий день, в назначенный час, Георг уже стоял в гостиной графини. Через несколько минут появилась Габриэль, и Георг бросился к ней в порыве бурной радости.
– Габриэль, дорогая моя Габриэль, наконец-то мы увиделись!
В своей радости он не заметил, что молодая девушка не ответила на его рукопожатие, что ее рука неподвижно лежала в его ладони, а на его нежное приветствие она ответила только слабой, грустной улыбкой.
– Но что это значит? – продолжал он тем же радостно возбужденным тоном. – Я думал, что ты еще в Р., и вдруг узнаю, что ты уже здесь, так близко от меня. И как понять письмо, которым ты меня вызвала? Твоя мать знает об этом приглашении?
– Нет, – ответила Габриэль. – Она поехала с графиней Зельтенек делать визиты, но когда вернется, я ей расскажу, как и для чего я тебя вызвала. Она не разрешила бы этого свидания, а мне необходимо поговорить с тобой.
Георг не без удивления взглянул на девушку. Такой решительный шаг прежде был не в обычае Габриэли.
– Я тоже страстно стремился поговорить с тобой, – сказал он. – Но невозможно было послать тебе какую-нибудь весточку. Я не могу и не смею поддерживать связь с домом губернатора Р. против его желания, ты ведь знаешь, в какие отношения к нему я теперь встал.
– Мне пришлось узнать об этом… от других. Ты тогда ушел от меня с какими-то неясными намеками, которых я почти не поняла. Ты допустил, чтобы ужасная истина поразила меня в то время, когда я вовсе не была подготовлена к этому.
