Она смотрела на меня с безмерным изумлением.
– Что… что ты здесь делаешь?
– Роберт замышляет измену, – проговорил я. – Вы попали сюда потому, что его отец принудил вас узурпировать королевский трон, а теперь его сын вознамерился отправить всех вас на эшафот!
Джейн прижала руку к груди, словно ей вдруг стало трудно дышать, и, запинаясь, обратилась к Джону:
– Я верю, что он говорит правду. Я знаю его.
– Мы тоже! – огрызнулся Гилфорд. – Мы пригрели этого слизняка под своим кровом, а он перебежал к врагу и предал нас…
Я ткнул острием кинжала в шею Роберта, и тот сдавленно вскрикнул.
– У него есть письма заговорщиков, – сказал я. – Мне нужны эти письма. Живо. Или он умрет.
Джон Дадли перевел взгляд на Роберта. Я видел, что он неважно себя чувствует: лицо его осунулось, кожа отливала желтизной, как у больного. Голос его прозвучал медленно, размеренно, точно ему стоило немалого труда произнести каждое слово:
– Письма? Это правда, Роберт?
Тот попытался запротестовать, но я оборвал его на полуслове.
– Правда, хоть он и станет отрицать это до последнего вздоха. Где они? Где эти письма?
На лице Джона появилось озадаченное выражение.
– Я не… – произнес он.
Джейн быстро прошла мимо него, ускользнув от своего мужа, Гилфорда, который так и стоял, сжимая и разжимая кулаки. Генри вырвал у него поводок и спустил терьера; пес, оскалив зубы, бросился ко мне.
– Сидеть, Сириус! – прикрикнула Джейн.
Пес тотчас же повиновался, глухо рыча, а она направилась к камину и принялась шарить под выступом трубы. Наконец девушка нашла продолговатый футляр из промасленной кожи, задумчиво оглядела его и лишь затем повернулась к нам.
– Как ты узнала?! – ахнул Гилфорд.
Джейн одарила супруга горькой усмешкой:
– Ты по-прежнему считаешь, что я безнадежно глупа? День за днем я приходила сюда, чтобы прогуляться и пообедать с вами, и я, понимаешь ли, не слепая. Я видела, как приносили одни книги и уносили другие. Я пересчитывала их каждый день и даже хотела взять одну почитать, но от этих книг нет никакого проку – у них вырезаны страницы.
Джейн пихнула ножкой стопку книг, лежавшую у камина рядом с собачьей подушкой. Книги рассыпались по полу.
– Ваш брат Роберт готов погубить всех нас, чтобы потешить свое честолюбие. Даже сейчас он не желает признавать, что судьба наша была и всегда пребудет в руках Божьих.
– Чума на твоего Бога! – прорычал Генри Дадли. – И чума на тебя, Грей, набожная сучка!
С этими словами он хотел было кинуться на Джейн, но Джон выступил вперед и, заслонив ее, поднял руку:
– Хватит.
Как ни был он слаб физически, в его голосе звучала та же непререкаемая властность, с которой когда-то правил его отец.
– Довольно. – Джон перевел взгляд на меня. – Отпусти Роберта. Даю слово, тебя никто не тронет.
Я заколебался. В комнате полно Дадли и один-единственный выход – как будто воплотился наяву мой самый страшный кошмар; тем не менее я понимал, что должен рискнуть. Я отпустил Роберта, проворно вскочил и отступил в сторону. Роберт жадно хватал ртом воздух, лицо его было сплошь избито, губа кровоточила. Сам я боли не чувствовал, но точно знал, что почувствую позже. Наверняка я выглядел немногим лучше, чем он.
– Нельзя его отпускать, – говорил между тем Генри. – Он теперь все знает. Он расскажет обо всем королеве. Не Роберт, а этот безродный ублюдок отправит всех нас на эшафот!
Джон ожег его суровым взглядом и лишь затем повернулся ко мне:
– Когда-то ты служил нашей семье, но потом предал нас и, согласно словам Роберта, помог королеве заключить нас в Тауэр. Что же теперь? Обречешь ли ты всех нас на смерть?
Я покачал головой, стараясь не смотреть на хрупкую фигурку Джейн, которая стояла позади него с футляром в руках.
– Я хочу только помочь моей госпоже, принцессе Елизавете.
– Не верьте ему! – прохрипел за моей спиной Роберт. – Он врет! Он жаждет мести. Если отдадите ему письма, он пустит их в ход против нас и прикончит всех до единого!
Джон колебался. Внезапно меня охватил страх: вполне вероятно, я не выберусь отсюда живым.
– Клянусь своей жизнью, – сказал я Джону. – Клянусь, что не стану использовать эти письма против вас.
Я сильнее стиснул кинжал, чувствуя, как остальные братья неотрывно следят за мной, точно стая голодных волков в ожидании лишь слова, чтобы броситься на меня и растерзать в клочья.
Джон отступил в сторону.
– Отдайте ему письма, – сказал он.
Джейн протянула мне продолговатый футляр. Я взял его и увидел в ее серо-голубых глазах стоическое смирение перед неизбежным. Я едва поборол внезапное желание прижать ее к себе, схватить в охапку и унести прочь из этого ужасного места. Джейн была так невысока, что едва доходила мне до подбородка, и хрупка, словно дитя; тяготы заключения неизгладимой печатью легли на ее осунувшееся лицо, отразившись в безмерно печальном затравленном взгляде.
– Я знаю, что ты человек чести, – проговорила она. – И верю, что ты не нарушишь своего слова.
– Миледи, – прошептал я, – я скорее бы умер, чем допустил, чтобы вам причинили вред.
С этими словами я склонился над ее рукой и коснулся губами пальцев. Затем сунул футляр в седельную сумку, схватил плащ со стола и направился к двери.
– Прескотт!
Остановившись, я глянул через плечо. Джон помог Роберту кое-как подняться на ноги. Опираясь на худое плечо старшего брата, он заговорил так, словно бросал мне в лицо перчатку:
– Это еще не конец. Что бы ты ни сказал и ни сделал, тебе меня не остановить. Сегодня ты победил, но в конце концов победа будет на моей стороне. Я верну себе былое положение, даже если это будет последнее, что мне удастся сделать в жизни. И помни: в тот день, когда Елизавета взойдет на престол, я буду рядом с ней. Я буду тем, к кому она всегда обратится за советом и помощью. И тогда, Прескотт, тогда ты пожалеешь о том, что произошло сегодня. День ее триумфа станет днем твоей гибели.
Я ничего не ответил. Не доставил ему такого удовольствия – лишь повернулся и вышел, оставив Роберта Дадли в тюрьме, где, если в мире осталась хоть кроха справедливости, он пребудет до конца своих дней.
Только так можно уберечь от него Елизавету.
Снаружи вразнобой звонили колокола. Был конец дня, и зимнее небо уже начало темнеть. Я запахнулся в плащ и поспешил уйти обратной дорогой через внутренний двор, задержавшись только у лошадиной поилки, чтобы ополоснуть одеяние и смыть кровь с лица. Ворота закрываются с наступлением темноты; я должен оказаться снаружи, прежде чем это случится. Для пущей безопасности сунув футляр с письмами под камзол, я постарался принять невозмутимый вид и зашагал к воротам.
