И Джорджиана всегда предпочитала Энтони ему.
Она всегда смеялась чуть громче и чуть дольше, когда тот был рядом.
Воспоминания о детской дружбе были, вероятно, единственной причиной, по которой Куинн не потребовал у своего кузена сатисфакции десять лет назад, когда они последний раз виделись, и он был готов убить его.
Хотя тогда дуэль казалась единственным способом не сойти с ума.
Джорджиана недоверчиво посмотрела на капельки крови на сорочке и крепко зажмурилась. Она должна испытывать облегчение. Она должна быть без ума от радости. Но ничего подобного она не чувствовала. Наверное, все дело в пережитом потрясении.
У нее была задержка. С другой стороны, такое иногда случалось, когда она из-за чего-нибудь сильно волновалась. В последнее время волнений было предостаточно, однако она убедила себя в том, что беременна, и страшно радовалась этому. Если не удалось добиться от Куинна любви, то, по крайней мере, с ней навсегда останется его часть, материальное доказательство страсти, охватившей их однажды. Хотя, конечно, после смерти Энтони она обязана истребить в себе безумное желание иметь ребенка.
Что ж, его не будет.
Ей следовало бы радоваться.
Но хотелось — плакать.
Теперь придется встретиться с Куинном наедине и, преодолев стыд, известить его, что у них не будет ребенка. А значит, напомнить ему о случившемся между ними.
О чем он явно сожалел, судя по времени, которое он проводил в веселых прогулках по округе с очаровательной Грейс Шеффи и другими вдовами.
Джорджиана закрыла глаза и пожелала про себя, чтобы он не проявил свое облегчение слишком очевидно.
Ну что ж, те, кто позволял своим тщательно скрываемым секретам и давним мечтам всплыть наружу, всегда страдали от последствий этого.
Большую часть дня Джорджиана избегала его и наконец взвинтила себя до состояния ребенка, которому сейчас вырвут зуб.
Куинн отправился с вдовами, или красотками, как он продолжал их называть, на длинную прогулку по древним кладбищам друидов. Джорджиана отказалась, выдумав какое-то оправдание, и теперь вынуждена была наблюдать, как ее друзья возвращаются парами, смеясь и разъясняя свой план — оставить Куинна и Грейс наедине.
Последними вернулись две герцогини Хелстон. И младшая бросила на Джорджиану многозначительный взгляд, пока старшая болтала о замечательном плане.
Розамунда незаметно подошла к Джорджиане, когда Ата слезла с лошади и принялась кормить животное гигантским яблоком:
— Если Грейс опять придется страдать, я тебя не прощу, — прошептала Розамунда.
— Мы уже говорили об этом, — тихо ответила Джорджиана.
Розамунда потянула ее к своей лошади:
— Когда ты собираешься поставить его перед выбором?
— Уже поставила. Я сказала ему.
— Что? Подожди минутку, я должна тебя выслушать. Ата, — крикнула Розамунда, — могу поклясться, из дома доносится плач Каро и Генри. Ты не присмотришь за ними, пока мы с Джорджианой обсудим двух лошадей, которых она так настойчиво хочет купить. — Розамунда подмигнула ей.
— Конечно, Розамунда, — ответила Ата, не дожидаясь дополнительного приглашения провести время с ее любимыми правнуками. — О, я так люблю маленьких детей. Надеюсь, у Грейс и Куинна будет ребенок уже следующим летом. Так здорово, если у Каро и Генри будет друг. И подумать только, может быть, уже через пару десятков лет мы будем планировать свадьбу между нашими семьями… наконец.
Розамунда закатила глаза. Джорджиана не могла удержаться от грустного смеха.
Ата исчезла, насвистывая свадебный марш.
— Ты знаешь, что не стоит слушать Ату, милая, — обратилась к ней Розамунда. — Я ее люблю и никому не позволю ее обидеть, но в данном случае она не права. Мы обе это знаем. И если мы такие одни, то значит все остальные — слепые дураки. Теперь скажи мне, что ты ему сказала?
— То, что ты так и не набралась смелости сказать Люку в прошлом году.
— Неужели… — Розамунда широко распахнула глаза.
— Да. И он не ответил мне тем же.
— Что? — не веря своим ушам, переспросила Розамунда.
— Не всех ждет сказочный конец, Розамунда.
— Не могу поверить. Ты сказала, что любишь его, а он ничего не ответил?!
— Нет. Он назвал меня своей «дорогой, милой Джорджианой» и ничего не ответил.
— Я убью его. — Розамунда потянула ее за собой мимо стойл, когда появился конюх. — А еще лучше, позволю Люку убить его. Муж только ждет повода, чтобы это сделать. Когда мы вернулись домой после бала, он изливал неудержимый поток ругательств и немедленно принялся точить два дуэльных меча, средневековую саблю и маленький кинжал. — Она покачала головой.
Джорджиана с трудом удержалась от вздоха.
— Джорджиана?
— Да?
— Он не позволял себе никаких… вольностей по отношению к тебе?
Джорджиана не отвела взгляда.
— Все-таки я убью его сама.
— Я не буду обсуждать случившееся, Розамунда. Это был мой выбор.
— Тем маленьким кинжалом, во сне.
— Как будто ты сама не поступила так же с Люком Сент-Обином прошлым летом, когда…
— Там все было совсем по-другому! — перебила ее Розамунда, но тут же замолчала. Мягкая улыбка появилась у нее на губах. — Хотя, возможно, и нет. Но…
Снаружи раздался стук копыт, и через несколько секунд Куинн и Грейс появились в воротах конюшни.
Джорджиана притянула Розамунду ближе:
— Прошу тебя, выведи отсюда под каким-нибудь предлогом Грейс. Мне нужно поговорить с Куинном.
Розамунда подняла брови.
— Пожалуйста… — попросила Джорджиана.
— Хорошо, но только чтобы ты могла задушить его без свидетелей. Иначе я вернусь в течение недели и сделаю это сама.
Джорджиана вошла в ближайшее стойло, делая вид, что собирается осмотреть крепкого, серого в яблоках, охотничьего жеребца, приведенного утром из известных Годолфинских конюшен поблизости. Сладкий аромат люцерны ударил ей в ноздри. Джорджиане нравился этот запах. Он напоминал о весне и поездках по лугам и вдоль берега. Она посмотрела в умные глаза жеребца и ласково погладила его шею. Внимательно осмотрела рану на его ноге.
Женские голоса затихли вдали. Слышалось только тихое фырканье лошадей, мирно жующих овес.
В стойле потемнело, и она поняла, что за ее спиной стоит Куинн.
— Как ты думаешь, заживет?
— Не знаю. Сомневаюсь… Очень жаль. И трех месяцев еще не прошло с тех пор, как я его увидела, — произнесла она, — и тогда я мечтала о возможности купить его для Пенроуза. У него был замечательно легкий шаг.
— Его лягнула другая лошадь? — Куинн вошел в стойло.
