Рейн провела языком по внезапно пересохшим губам.
— Когда я вложу язык… ты представь…
— Пожалуйста, Селик, — простонала Рейн. — У меня богатое воображение.
— Да? — ласково переспросил Селик, еще крепче прижимаясь к ней, и вдруг заметил упрямо вздернутый подбородок. — Ну и что?
— Ну, мне, например, интересно, что ты будешь представлять?
— Когда?
— Когда я верну тебе твою ласку и вложу свой язык в твой рот… Когда я буду…
Селик присвистнул от удовольствия, обрывая поток ее слов, и впился губами ей в губы, показывая без лишних слов, кто учитель и кто ученица.
Когда его жаркие поцелуи вновь довели ее почти до бессознательного состояния, в глубине ее тела опять стало нарастать неодолимое желание. Рейн было совершенно безразлично, что Селик из другого времени. Ей было плевать, что временами он ведет себя как грубое животное. Она забыла, что он часто раздражает и обижает ее. Он был прекрасен. И он был ее возлюбленным отныне и навеки. Даже если впереди ее больше ничего не ждет.
— Ты сводишь меня с ума. Никогда, никогда я не чувствовал… О прекрасная Фрея… святой Тор…
Все тело Селика содрогалось, покорное движению его языка.
Красные огоньки разгорались в закрытых глазах Рейн и наконец вспыхнули миллионом самых невероятных цветов, и в то же время она ощутила нечто совершенно немыслимое и нестерпимое в самом низу живота, отчего, не помня себя, потянулась к Селику…
Словно сквозь туман Рейн видела, как Селик, раздвинув ей ноги, поднял голову и закричал в восторге удовлетворенной страсти.
Должно быть, Рейн ненадолго потеряла сознание, потому что, когда она вновь открыла глаза, Селик лежал рядом и как будто спал, уткнувшись носом ей в шею и глубоко, спокойно дыша.
— Вы могли бы подождать, пока вам принесут помыться.
— Что ты сказала? — хрипло спросил Селик, целуя Рейн в шею.
— Ничего.
— Я сказала.
Они увидели Гайду, стоявшую в дверях с чистым бельем, и нескольких слуг за ее спиной с большой лоханью и ведрами с водой, разглядывавших их с откровенным любопытством.
Селик вскочил. Рейн с сожалением отметила, что его настроение резко изменилось. Наверное, вспомнил о своей невесте. Он показал слугам, куда поставить лохань, и Рейн заметила, как он зло посмотрел на них и как вздулись мышцы у него на руках. Гайда и слуги ушли.
Из огромной лохани валил пар. Селик повернулся к ней.
— Будешь мыться первая?
Рейн возмущенно задрала нос. Лицо у нее горело.
— А ты будешь стоять и смотреть. Тоже мне, извращенец! Ну, уж нет!
— Ладно! Тогда я первый, — не стал спорить Селик и погрозил ей пальцем. — Но не двигайся с места. Не то окажешься со мной в лохани. И тогда, клянусь кровью всех богов, я тебя так накормлю мылом, что оно полезет у тебя из всех дыр.
— Дурак, — пробормотала Рейн.
— Что ты сказала? — угрожающе переспросил Селик и шагнул к ней.
— Хорошо. Я сказала «хорошо».
Селик печально усмехнулся.
— Кажется, со мной случилось самое плохое, что только может быть. Я начинаю понимать твои словечки.
Селик снял штаны, собираясь нырнуть в лохань. Несмотря на самые лучшие намерения, Рейн не могла оторвать глаз от его широких плеч и крепких мускулов. Потом она еще раз прочитала слово «М-Е-С-Т-Ь», вырезанное на его предплечье, и медленно перевела взгляд на узкую талию и выпуклые ягодицы. Он начал было поворачиваться, и Рейн затаила дыхание… Неожиданно она закашлялась.
Ухмыляясь, Селик шагнул в горячую воду, получая великое удовольствие от впечатления, которое на нее производило его тело, и еще оттого, что он смывает с себя дорожную пыль, а она сидит грязная после целого дня дороги.
Не желая признаваться в своем унижении, Рейн подняла с пола большую сумку, стараясь не делать резких движений под прищуренным и внимательным, как у ястреба, взглядом Селика. С ребяческим нетерпением она вытащила неначатую упаковку леденцов, достала один и положила себе в рот.
От изумления Селик открыл рот.
— Ты соврала. Ты сказала, что у тебя больше нет.
— Да, тех уже нет, но я нашла еще одну упаковку в заднем кармане штанов.
— Ах ты, лживая ведьма. Сначала ты нарушаешь клятву, потом врешь.
— Отстань, Селик, Это всего лишь жалкий леденец.
И Рейн принялась громко его сосать, делая вид, что получает несказанное удовольствие.
— Смотри не подавись.
— Не груби.
Рейн ласково улыбнулась ему и вытащила кубик Рубика. Пока Селик намыливал тело и волосы, она успела много раз решить головоломку, и ей показалось, если, конечно, она не ослышалась, что он скрипнул зубами, прежде чем надолго сунуть голову в воду.
На другое утра Рейн проснулась рано и, внимательно осмотревшись в маленькой комнатке, сообразила, что Селик спал в другом месте. Слегка пошатываясь, она подошла к двери.
Дернув ее раз, другой, третий, она в конце концов поняла, что ее заперли.
— Я убью проклятого варвара, — кипела она.
Ночью, после того как Селик вволю накрасовался перед ней, приводя ее в ярость, он, к ее удивлению, оделся и ушел. Она вымылась, слуги унесли лохань и мокрые тряпки, а Селик все не возвращался. Устав после длинного дня, Рейн прилегла на минутку и проспала всю ночь.
Где же спал Селик? И с кем? Почему он ее запер?
Несмотря на ранний час, Рейн принялась колотить в деревянную дверь, призывая Селика. Через некоторое время пришла Гайда, выражавшая явное неодобрение Рейн.
— Тс-с, тс-с! Весь Йорвик переполошила своими криками.
— Извини, Гайда. Я не хотела тебя будить.
— Да я давно уже не сплю. Убираю в доме.
— Почему меня заперли?
— Потому что ты вчера хотела сбежать. Тебе нельзя верить, а у Селика нет людей, чтобы караулить тебя.
— Значит, я пленница?
— А разве нет? — спросила Гайда, глядя на нее своими умными глазами. — Мне показалось, Селик сказал, что ты заложница.
Рейн почувствовала, что краснеет.
— Я спасла ему жизнь в Бруненбурге и…
Гайда охнула и уселась на скамью напротив.
— Ты?
Рейн стала рассказывать, и Гайда, не прерывая, слушала ее.
— Ты его любишь? — прямо спросила она, когда Рейн умолкла.
Рейн колебалась, не зная, стоит ли откровенничать.
— Думаю, да. Но, помоги мне Бог, мы обречены, как никто на этой земле. В жизни Селика все оскорбляет мои чувства. Я злюсь оттого, что страсть делает меня безрассудной. Он черт знает что мне говорит, разрывает мне сердце, а потом улыбается как ни в чем не бывало, и все опять как прежде, словно сердце — не сердце вовсе, а вишневый леденец.
Гайда не сводила глаз с Рейн, стараясь понять ее.
— И правда, похоже на любовь, — заключила она и в возбуждении потерла руки. — Сейчас нам необходимо решить, что с этим делать.
