– Приближается рассвет, миледи, – прошептал он, несмотря на то что ему не особенно хотелось ее будить.
– Рассвет… – Ее сонный шепот быстро перешел в негромкий и отнюдь не сонный вскрик: – Рассвет!
Она высвободилась – не без игривой борьбы, поскольку Джеффри не хотел ее отпускать. Отвернувшись от него, Джульетта начала неловко возиться со своим светло-голубым платьем, явно сгорая от стыда. Натягивая одолженные ему брюки, Джеффри живо представлял себе, как нежно заалела ее кожа, жалея о том, что не помедлил еще немного, прежде чем ее будить. Но даже в предрассветных сумерках она светилась неземной красотой. Он пытался найти слова, которые сказали бы Джульетте, насколько его сердце покорено ее внутренним светом.
– Мое лицо не обращено к востоку, иначе я решил бы, что прекрасная Джульетта – это солнце.
Ответом на его комплимент был звук рвущейся материи. Она чуть не напрочь оторвала рукав от платья.
– Что ты сказал?
Джеффри не мог понять, почему Джульетта вдруг испортила свое платье резким движением и почему голос у нее звучит так странно, однако ему определен но не понравилось, что между ними создалось непонятное отчуждение. Подойдя к ней, он собрался снова обнять ее.
– Я сказал: «Мое лицо не обращено к востоку, иначе я решил бы, что прекрасная Джульетта – это…»
Возмущенно вскрикнув, его полуобнаженная дама изо всех сил ударила его в подбородок.
– Ты… ты, жирный громила-обманщик! Ты почти заставил меня поверить в свои невероятные сказки насчет прихода из прошлого, а теперь показываешь, что ты всего лишь актер, и дразнишь меня перевранным Шекспиром!
Джеффри считал, что комплимент у него получился необычайно удачным, и оттого что Джульетта его отвергла, ему было больнее, чем от удара.
– Ты говоришь чепуху, женщина. Я не знаю никакого Шекспира и не могу тебя им дразнить. И, – тут он многозначительно посмотрел на свой подтянутый живот, – я совсем не толстый и не актер, хоть ты упорно меня так называешь.
– Ха! – Она снова оскорбила его, хоть и произнесла это слово со странной дрожью в голосе, словно это он нанес ей рану, а не наоборот. Джульетта стремительно всунула руки в рукава, но так как один из них был почти оторван, то голубая ткань спустилась с плеча, обнажив ее левую грудь. Казалось, она даже не заметила, насколько соблазнительно выглядит. – Тогда скажи мне, мистер якобы рыцарь из тысяча двести восемьдесят третьего года от Рождества Христова: кто, кроме актеров, мог бы почти дословно знать фразу, написанную через триста лет после того, как ты жил? Я никогда не думала, что буду благодарна моему одержимому отцу за то, что он наградил меня таким… таким романтическим именем!
Право, очень трудно было сосредоточиться на ее бессмысленных попреках, когда ее грудь выглядывала из-под платья нахальным приглашением.
– Именем? Что значит имя?
– Ты делаешь все только еще хуже! – Невероятно, но на глазах у нее выступили слезы. – Еще немного, и ты забудешь об этих сказках насчет рыцаря и начнешь утверждать, что ты Ромео Монтекки. Давай уж я докончу за тебя: «Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет».
Джеффри протянул к ней руки, но она оттолкнула их. Ему отчаянно хотелось привлечь ее к себе, обнять покрепче.
– Почему ты обвиняешь меня в том, что я выдаю себя за итальянца и даю новые имена цветам? – Это предвещало неприятную перемену в ее отношении к нему. – Я не могу понять, почему ты так расстроилась, Джульетта. Ты произносишь слова, но ничего не говоришь.
– Прекрати! – Встающее солнце послало в их сторону первые робкие лучи, осветив слезы гнева, которые стояли в ее глазах, но не проливались. – Мой отец назвал меня именем девушки из той пьесы. Когда я была маленькая, он все повторял и повторял мне отрывки оттуда, пока я не выучила наизусть чуть ли не все роли.
К вящему изумлению Джеффри, она прижала одну руку к сердцу, а вторую моляще воздела к небу.
– «В окне забрезжил свет. С востока он. Джульетта, солнце – ты!» – Она мрачно смотрела на Джеффри, изумленно уставившегося на нее, а потом, приняв новую, но тоже совершенно бессмысленную позу, прижала ладонь ко лбу. – «Что значит имя?!» А слова про розу, которые идут следом, я уже процитировала. – Потом она высокомерно приподняла бровь в ответ на его молчание и сказала: – «Она произносит слова, но ничего не говорит». С тем же успехом ты мог взять с собой томик «Ромео и Джульетты» и зачитывать отрывки прямо оттуда, вместо того чтобы перевирать слова Шекспира и притворяться, будто не знаешь, что говоришь. Ты лжец, Джеффри д'Арбанвиль, и соблазнитель женщин, которые были вполне довольны своей жизнью и… И ты просто подлец, что заставил меня захотеть тебе поверить!
Джеффри чувствовал себя совершенно не способным справиться с болью и неловкостью, которые были написаны на ее лице.
– Джульетта… Твои слова – удары…
– Прекрати! Слышишь, прекрати!
С этими словами она расплакалась и неловко заковыляла по прерии прочь от него.
Лучше было бы умереть, чем вынести мысль, ударившую в него с силой стенобитного орудия: Джульетта ему не верит! Она никогда ему не верила. Ее невинная чувственность не имела никакого отношения к любви и доверию.
Она считает его подлецом. Его – Джеффри д'Арбанвиля, рыцаря! Она считает его подлецом. И… и актером. Право, легче было бы умереть, чем выносить такое.
И тем не менее он не мог поднять «кольт», так кстати данный ему лейтенантом Джорданом, и всадить себе пулю в лоб: ведь его дама с обнаженной грудью одиноко брела по прерии, считая его подлым лжецом. Джеффри не стал тратить время на то, чтобы обуть ноги, защищая их от остро режущей травы, и даже не пожалел об этом, потому что был настолько ошеломлен реакцией Джульетты, что его ноги словно превратились в чугун.
И все равно он без труда ее догнал.
Когда он оказался у нее за спиной, Джульетта разрыдалась и бессильно рухнула на землю. Ее волосы, спутанные его ласками, прятали от него ее лицо. Джеффри склонился над ней и, взяв за подбородок, заставил поднять лицо к нему, заранее страшась вида ее слез. Любого рыцаря ужаснули бы слезы его дамы, но если бы она плакала, то это значило бы, что она делится своей внутренней мукой.
Джульетта смотрела на Джеффри сухими глазами, и лицо ее оставалось каменным, полным обвинений в предательстве, которое он совершил только в ее воображении.
Джеффри ничего не понимал. Возможно, она тоже. Теперь он жалел, что столько времени восхищался ее невинным сном, вместо того чтобы привести в порядок свои мысли. Однако сожалеть было уже поздно. Ему придется изложить ей свои полуоформившиеся теории, иначе он рискует навсегда ее потерять.
