зарок, что моей станешь, а коли я чего решил, так тому и быть. А не родишь, по слову матери отпущу, слышишь ли, чего молчишь? — слегка дернул он ее за рукав, резко разворачиваясь.
Зорька вздохнула, снисходительно погладила его по щеке, как гладят задиристого щенка-переростка.
— Любишь ты меня, я про то ведаю, — улыбнулась она в его насупленное лицо.
Кирша притянул ее к себе и начал горячо целовать:
— Забудешь его, забудешь. Повенчаемся, все у нас хорошо будет. А я им не дамся, я ловкий, выживу, вот увидишь, Заря моя. До весны бы дожить, и все ладно у нас будет.
Старшие братья, рассудив, ушли с князем, оставив дворы на Киршу. Тот сразу же принялся выпроваживать родных в Переяславль. Тем более, что многие соседи позажиточнее уже собирались в дорогу, но тут уперлась мать. Куда это от дома родного ехать? Вот так все бросить? Ну уж нет! Сколько Кирша ее не уговаривал, молил, грозил силком отправить, она лишь сварливо огрызалась и стояла на своем. Время уходило. Зорька тайком собирала узлы, а свекровь, приметив, тут же приказывала челяди пожитки разбирать. И только страшная весть — Владимир пал — заставила и мать семейства дать добро на отъезд.
Теперь сбираться пришлось впопыхах, нервно скидывая припасы на возы. Зорька побежала с салазками за Осьмой и Фомой. «Уложим старого на салазки, дотащим до мужниного двора и на сани переложим, — размышляла она. — Доедем, даст Бог». Но тут уже уперлась Осьма:
— Нет, мы тут останемся, мы свое прожили. Здесь хочу помереть.
— Да ты пойми, как я жить буду, зная, что вас на погибель бросила! — в возбуждении кричала Зорька. — Немедленно сбирайтесь, что вы все как дети малые!
— Благословляю. Уходи, — не слушала ее Осьма. — Только послушай, ежели Владимир не выстоял, куда там тем Переяславлю и Торжку. В лес надобно, да погуще, чтоб конница проскочить не могла. Послушай старую. Не к полуночи, а к полудню заворачивай, град обойди против солнца и в леса.
— Замерзнем в лесу, морозы какие стоят, — покачала головой Зорька.
— Делай как велю, унука моя, — Осьма наклонила голову Зорьки и поцеловала неразумное чадо в макушку. — Беги.
И Зорька побежала.
Выехали темной ночью — три возка, один за другим. Лошади тянули нагруженные сани. В санях жито, сено, кое-какое добро, за последним возком брела испуганная корова, которую Зорька потянула с собой, а вот теленочка пришлось оставить, куда ему в такой мороз. И курочки, подарок Данилы, остались сидеть по своим насестам. Сердце обливалось кровью, а что делать.
— Постой, Заря моя, — задержал жену в последний момент Кирша, от него пахло хмельным, — ну, скажи мне, что люб, напоследок.
— Береги себя, любенький мой, — махнула ему жена рукой.
Нешто ей жаль такой малости.
Обоз тронулся. В черноте долгой зимней ночи не было видно, но Зорька знала, что Кирша стоит у ворот и смотрит вслед.
Двигались в плотном потоке — кто шел пешком, волоча салазки, кто ехал на санях, обгоняя пеших. Город пустел. При слабом свете первых лучей рассвета Зорька видела лишь однообразную изрезанную оврагами заснеженную степь Ополья.
Лошади устали и обоз остановился на привал. Челядин Петрила кинулся разводить костер.
— К лес надобно заворачивать, там отсидеться, — громко сказала Зорька, обращаясь к свекрови.
— Тебе надо, так иди, — неожиданно резко возразила та, — иди, никто не держит! Кому ты нужна.
Зорька растерялась, она ожидала протестов, споров, готовилась к ним, но что вот так ее сразу отрежут как ненужный ломоть, она оказалась не готова. Боялась, что Кирша лес не одобрит, потому дотянула, когда обоз отъедет подальше, но Осьме Зорька безоговорочно верила, да и князь Святослав сказывал, что лучше в лес бежать. За князя она и зацепилась:
— Сам князь сказывал, к лесу надобно.
— Так иди, коли тебе сам князь сказывал, нешто мы тебя держим, — усмехнулась свекровь.
— Владимир пал, Переяславлю тоже не устоять, — попыталась Зорька все же образумить упертую бабу. — Вы-то что молчите? — обратилась она к старшим невесткам.
— Я им велю с собой оставаться, — перебила ее свекровь. — И челядь с нами останется.
Что же делать? Зорька обещала Кирше защищать семью, но как быть, коли они не хотели спасаться?
— Ну, чего стоишь? Прочь пошла! — рявкнула свекровь.
И эти слова, словно приблудной собаке, решили все. Зорька взяла под уздцы лошадь, собираясь развернуть ее.
— Куда это? Скотина наша, не дам, — зашумела свекровь. — Петрила, отгони ее.
— Возок с моего приданого, а корова мне мужем дарена, — не собиралась сдаваться Зорька.
— Петрила, распрягай кобылу. А возок пусть забирает, кто ж не дает? — свекровь обернулась к невесткам и челяди, призывая и их посмеяться над приблудной, но все, окаменев, молчали.
Зорька впрягла бедную корову в возок и потянула вместо кобылы, но та уперлась, отчаянно замычав. Тогда хозяйка снова привязала ее к возку, впряглась сама и потащила сани через заснеженное поле.
— Мы с тобой! — неожиданно крикнула средняя невестка Неждана и, подхватив за руки двух дочек и подгоняя старшего восьмилетнего сына, кинулась догонять Зорьку.
— Нежка, назад, слышишь? Петрила, поди останови их!
— Всяк спасается как может, — гневным взглядом остановила Нежка челядина. — Михалко, узел да топор поди забери, — приказала она сыну, тот послушно побежал за вещами.
Малых девчонок закинули в сани на мешок с житом, рядом пристроили пожитки, обе бабы впряглись вместо лошади, мальчик, прижимая к груди топор, побежал рядом.
Позади стояла мертвая тишина. Никто не кинулся больше их догонять, но и проклятьями не осыпал. У каждого должен быть свой выбор. С неба посыпались крупные хлопья снега, заметая след прошлого.
Зима наступила. Год прошел. Данила выполнил обещание, пора было уходить. Оставалось сказать об этом отцу.
Работать Данила подвязался в новостроящемся Васильевском монастыре, туда ходили и трудники, и иноки на подмогу. Умелый каменщик легко освоил плотницкое дело, резьбу по дереву. Что-то простое он мог мастерить и раньше, но камень ему нравился больше — побороть сопротивление твердыни, точно ударить, выверяя силу, отсечь лишнее — целое искусство. Дерево же было податливым, даже ласковым, прощало мелкие ошибки, вот только занозы вгоняло глубоко, от сурового камня такой обиды не получить. Но нынче отчего-то тянуло вдохнуть аромат свежей стружки, добиться гладкости завитка, подогнать стык так, чтоб глаз не уловил.
Данила навел порядок, вымел опилки, убрал инструмент, обвел келью придирчивым взглядом и уселся на лавку, ждать Вольгу. Тот влетел неожиданно резвым шагом, как в былые времена в миру.
— Лето минуло, ступай в Булгар, — медленно проговорил Даниле,
