Эмма сама увидела, что Снэфрид вышла одетая уже для дороги. Как воин-франк. Длинные косы упрятаны под франкский островерхий шишак со спускавшейся сзади на плечи стальной бармицей[18]. За поясом меч, с другой стороны — окованная палица. Тело до перевитых ремнями голеней облегала кольчуга, изготовленная из кожи с пришитыми к ней стальными пластинами. Спереди и сзади — длинный разрез для удобства езды верхом.
Снэфрид выглядела спокойной и уверенной в себе, словно утомительный путь был ей отдыхом, а воинское облачение носила с легкостью шелковой накидки. Заметив, что финка глядит в ее сторону, Эмма отошла. Постаралась не думать о ней. Но тем не менее не могла. Что они делают вместе? И откуда такое торжество в разноцветных глазах финки? Ведь, по сути, она не более
чем вассал Роберта. Кто бы мог подумать — надменная Снэфрид в услужении у Роберта Нейстрийского! Разве не лучше ей было оставаться с Рагнаром?
Правда, Эмма догадывалась, отчего финка оставила датчанина. Постарела эта ведьма, и если все еще хороша, то какой-то обесцвеченной, вянущей красотой. Подумать, как она изменилась за столь недолгий срок! Соперница ли она теперь Эмме? Нет, но тем не менее она враг, страшный враг. И хорошо, что Роберт усылает ее. Снэфрид подвели наименее утомленную из лошадей. Она подтягивала подпругу, казалось, почти не слушала указаний своего сеньора. Однако то, что она ответила, видимо, очень понравилось герцогу. Он кивнул, направился к Эмме.
— Мне нужна твоя застежка. — Он указал на блестевшего у нее на плече дракона с голубой эмалью и крупной бирюзой.
— Зачем?
Он не ответил, но она больше и не спрашивала. Молча отстегнула заколку, протянула. Дракона покажут Ролло как доказательство, что она у них. И он приедет за ней.
«Приедет ли? О небо, он ведь поймет, что я предала его. А что еще я могла сделать? Как доказать, что я не вещь, которую можно поставить в угол, когда ему захочется позабавиться с другими. И если я что-то значу для него, он придет за мной. А тогда я поставлю свои условия. Мы будем обвенчаны по христианскому закону, и права Гийома на трон Нормандии станут неоспоримыми».
При одном воспоминании о сыне ее пронзила такая тоска, что слезы сами собой навернулись на глаза. Разлука с малышом перечеркивала все уверения, что она поступила правильно. Если бы Франкон отдал ей тогда сына… Но лучше бы она чувствовала себя, если бы Гийом оказался у франков? Насколько безопасно находиться возле герцога?
Герцог — ее родня, и ей ничего не угрожает. Но все же Эмме было спокойней, пока Гийом находился у своих, где ему точно ничего не грозит. Ведь он сын Ролло, да и Франкон позаботится о малыше. Франкон… Как неистово он не давал ей забрать сына. Знал ли он, что она не вернется? Вполне мог. Он всегда был более франком, чем нормандцем. В отличие от нее. Ибо сейчас, среди франков, она чувствовала себя чужой. А для Роберта она, как и прежде, была только ставкой в его игре.
Она поднимала голову туда, где на склоне росли одичавшие яблони. Их ветви были покрыты мелкими зелеными плодами. Эмма вспоминала яблони Нормандии. Когда еще она попробует сладковато-кислый пенящийся сидр, какой могут делать только норманны? О, как ей хотелось вернуться! К мужу, к сыну. Домой. Почему она позволила увезти себя? Она ведь добровольно села в лодку франков. А если бы она заупрямилась? Ее бы просто связали, как непокорную овцу. Они уже все решили. Им нужен Ролло. И ей тоже. О небо, как он ей нужен!
Она тряхнула головой.
«Ты придешь за мной. Ты меня любишь. И я нужна тебе. У нас есть сын, который станет нашим наследником. От законного брака. И ради этого я решилась на побег. Я спасу твою душу. Ты вынужден будешь согласиться. А если нет?»
Опять те же тревоги и волнения. Те же вопросы, какие она целый день задавала своим безответным слушателям: реке, ветру, дороге, небу.
Подошел Ги. Принес ей поесть — несколько лепешек, мясо, бурдюк с вином. Она поблагодарила его кивком.
— Ты рада, что стала свободной?
Он не понимал ее сердитого взгляда. Ей наконец удалось сбежать, а она печальна, как пленница. Ги не хотелось верить, что она так тоскует по этому варвару. На ее щеке видна слабая полоска давнего шрама, а у виска — свежий синяк. Нет, она, такая гордая и нежная, не может тосковать по своему мучителю. Скорее — по сыну. Как же это вышло, что она пришла в лес без сына?
— Мне не дали его, — только и ответила она на его вопросы. — И, пожалуй, я рада, что так произошло.
Он совсем ее не понимал. Чувствовал, что ей сейчас не до него. Молча расстелил ей свой плащ. Ночь теплая, если не сказать душная. Ничто не предвещает непогоды. Решено. спать под открытым небом. Конечно, это не ночлег для принцессы, но ведь когда-то она запросто спала и на каменном дольмене.
— Ты помнишь ту ночь?
Да, она помнит. Но слишком устала, чтобы об этом говорить. Он отошел к огню. Поправил на бедре меч, с которым уже привык не расставаться. Воины относились к нему как к своему. У него был вид как у воина, несмотря на темную сутану и крест. Однако когда он отошел в сторону и, опустившись на колени, стал молиться, никто не поспешил примкнуть к нему.
Эмма, подложив кулак под голову, смотрела на Ги. При свете костра его лицо со шрамом казалось ей незнакомым. И все же это был тот же монашек Ги с его религиозным пылом, какой полюбил ее за одну ночь в лесу близ Святого Гилария. Аббат из Суассона, который бросил ради нее все. Обычно Эмма гордилась, если ей удавалось пленить кого-то.
Но Ги… Возможно, у Эммы было перед ним чувство вины. Он был, как Атли, и любовь к ней принесла ему лишь душевный дискомфорт и страдания. Однако Эмма уже научилась ценить тех, кто ей предан, ведь, пока Ги с ней, она могла не волноваться. Так бы она, наверно, в безопасности и прожила жизнь с ним, если бы в ее судьбу, как смерч, не ворвался Ролло.
Хотя… Вряд ли бы их жизнь с Ги была бы счастливой. Ги, с его поклонением религии, и она, так любящая жизнь с ее буйством и страстями, не стали бы идеальной парой. И покой подле Ги не удовлетворял бы ее. Она бы затосковала от спокойной жизни, ибо, чтобы любить в полную силу, ей нужна борьба. Она ничего не может поделать с собой. Ее душа подобна быстрой форели, играющей в шумном потоке среди скал, которая в тихой заводи погибает.
Эмма, утомленная и измученная своими переживаниями, не заметила, когда ее сморил сон.
Два следующих дня они провели в седле. Стояла удушающая жара. Лесов, где можно было укрыться от зноя, было мало. В основном волнистые луга и пашни, где не было ни дуновения ветерка. Старая дорога из плит казалась раскаленной от зноя. Кони взбивали на ней пыль, которая попадала за воротник, скрипела на зубах. Всадники уже не неслись вскачь, как перед этим, а ехали умеренным кентером делая остановки в небольших селениях. И в каждом их ожидали вооруженные люди, которые все увеличивали отряд Роберта.
