— Я подержу свечу, пока ты поднимешься.
— Я вполне способен…
— Сломать шею или ногу, а может, и обе в такой темноте, — категорическим тоном заявила Рене, и по голосу было ясно, что она не намерена продолжать спор. — Я буду ждать и светить тебе. Сообщи Капитану все, что он должен знать, а потом отправляйся к Антуану. Проследи, чтобы он был одет во все самое лучшее. Мы должны произвести превосходное впечатление на наших гостей. Мы должны выглядеть хорошо и независимо.
Рене, следуя обещанию, данному Финну, надела светлое платье с низким лифом и длинными присборенными рукавами. Пришла Дженни, чтобы причесать ее так, как требовал того случай. Она уложила волосы высокой золотой короной, и хотя Рене обычно не пользовалась косметикой, на этот раз слегка подрумянила щеки и подкрасила губы, чтобы не казаться слишком бледной.
Было ровно десять часов вечера, когда они с Антуаном спустились по главной лестнице. Рене на секунду заколебалась и остановилась, услышав хриплый мужской хохот, доносящийся через открытые двери из главной гостиной.
Антуан остановился рядом с сестрой.
— Соберись, призови все свое мужество, мой дорогой, — прошептала она.
Я бы предпочел иметь один из пистолетов Капитана.
Пораженная Рене взглянула на него, но он только протянул руку и неуверенно улыбнулся сестре.
Эдгар Винсент стоял возле камина, держа бокал с вином. Он был похож сейчас на большого черного ястреба с белыми боками. Он разговаривал с двумя джентльменами, и они показались Рене знакомыми, хотя их имен она не припомнила, Леди Пенелопа, ее тетя, сидела у другого края камина и беседовала с женщиной такого же накрахмаленного вида, как она сама, а дядя стоял поодаль, и его поза и выражение лица являли лучший образец парламентария. Он был крупный мужчина с уже откровенно выпиравшим животом и короткими тонкими ногами, затянутыми в синий атлас.
Если предположения Тайрона Харта верны — Рене смотрела теперь на своего дядю спокойно и трезво, — он еще объявит себя монархистом, сочувствующим тяжелому положению аристократов из Франции. Кто бы поместил состояние своего семейства в банк, владелец которого не верит в корону?
— Мадемуазель д'Антон! Рада видеть вас снова!
Громкое приветствие, произнесенное в нос, раздалось слева, где стояли две моложавые женщины, которых Рене поначалу не заметила. Она узнала голос и говорившую по складкам кожи на затылке и по длинному крючковатому носу — это была Рут Энтвистл, известная под недобрым прозвищем мисс Носарь.
Вспомнив имя и даже прозвище, Рене почувствовала себя увереннее и припомнила имя еще одного присутствующего — сэра Джона Энтвистла, одного из господ, беседующих с Эдгаром Винсентом. Именно леди Джудит Энтвистл, мать мисс Носарь, подталкивала леди Пакстон рукой и что-то шептала.
Заметив прохладную реакцию тети, Рене улыбнулась и присела в вежливом реверансе перед мисс Носарь.
— Как приятно снова вас видеть, мисс Энтвистл, и как замечательно, что вы и ваша семья посетили этот дом. Я полагаю, дороги были не слишком размыты?
— О, моя дорогая, они невероятно ужасны. Я только что говорила моей дорогой сестре Феби, что я так часто не подпрыгивала на папиных коленях, будучи еще младенцем. Но даже из-за таких кошмаров природы мы не могли пропустить праздника, пускай бы на нас излились сразу все дожди мира. — Маленькие дикие глазки вспыхнули и устремились на Антуана. — Прелестный! Я забыла, какой красивый и представительный у вас брат. — Она утопила взгляд в водопаде бургундского шелка. — Ваша милость, вы, конечно, помните Феби?
Рене почувствовала, как напряглось тело Антуана, стоявшего рядом, а мисс Носарь уже толкнула вперед сестру, чтобы ее заметили. Мальчику, конечно, всего тринадцать, но он герцог, а в их семействе все восемь детей — девочки.
— Я боюсь, вам придется извинить нас, мисс Энтвистл, поскольку мы не видели еще наших тетю и дядю после их приезда в Ковентри.
— Конечно. — Когда она улыбнулась, кончик носа коснулся передних зубов. — Но мы будем с нетерпением ожидать вас. Вы ужинаете с нами, мы вас монополизируем.
— Рене. — Голос лорда Пакстона звучал холодно и сухо, густая синь его глаз стала чуть мягче, он небрежно поклонился. — Я полагаю, вам было хорошо здесь в прошедшие недели?
— Благодарю вас, да. — Не в силах заставить себя вежливо опустить глаза, Рене неотрывно смотрела на шрам на мочке уха, спрятанного под тщательно уложенной волной волос. — Полковник Рос сказал мне, что ваша подагра доставила вам некоторые неприятности, — пробормотала Рене, по-прежнему глядя на него. — Или он ошибся?
Пакстон проследил за ее пристальным взглядом: Рене пыталась обнаружить повязки на ногах или трость.
— Боже, как я устал, — поморщился он. — Это блеяние и рев в палате вывели меня из себя. Вопли днем и ночью. И все потому, что Наполеон рассеивает австрийскую армию, словно кегли, и стирает господина Питта в порошок. Хотят, чтобы мы послали отряды в Италию. Хотят, чтобы мы отправили Нельсона и целый флот в Средиземноморье только для того, чтобы схватить за руку какого-то вислозадого командующего артиллерией, который воображает себя завоевателем. Вполне достаточно, чтобы от всех этих воплей и речей случился приступ подагры. Я был рад, что у меня есть веский предлог для немедленного отъезда.
Сэр Джон и Эдгар Винсент подошли поближе. Изучив все, что можно было рассмотреть в низком вырезе платья, жених обнял Рене за талию.
— Я могу посочувствовать вам, Пакстон. Эти последние три дня тянутся так долго, как вечность.
— Вы будете слишком заняты, чтобы замечать время, — пообещала леди Пенелопа и с улыбкой, столь же претенциозной, как ее вздернутая бровь, обратилась к Рене: — Завтра мы устроим здесь маленький прием — для весьма узкого круга.
Антуан стоял за спиной Рене, прячась за ней, как за щитом, но леди Пенелопа не могла позволить подобного.
— Выходи-ка, племянник, поздоровайся с гостями как полагается, — проскрипела она.
Антуан выступил вперед. Он посмотрел на леди Энт-вистл и вежливо поклонился, потом сделал то же самое, повернувшись к тете.
Произнося каждое слово преувеличенно заботливо, она спросила:
— Ты не можешь сказать даже «привет»?
Губы Антуана задвигались, он ответил без слов по-французски, и Рене опустила ресницы, чтобы никто не увидел выражения ее глаз.
— Что он сказал? — требовательно спросила леди Пенелопа.
— Он сказал: вы отвратительная корова. Я надеюсь, что вы задохнетесь, когда ваш рот набьют вашим собственным дерьмом. Вот и все, мадам, большое удовольствие видеть вас снова.
Вечер тянулся три бесконечных часа. В глубине пяти карет оказались корзины с едой и вином; гости ели жареных птичек — зуйков, свежую форель и жареного ягненка, на столах стояли глубокие тарелки с овощными салатами, заправленными маслом и пикантными соусами, — деликатесами, которых ни повар, ни домоправительница никогда не готовили для Рене и ее брата.
