— Ханна, — сказала Симона, приподнимая голову от подушки. — Если бы вышел закон, освобождающий всех рабов, что бы ты сделала? Ты бы оставила меня?
Лицо Ханны окаменело.
— Ты можешь сказать мне правду, Ханна. Это просто «если»? Предположим, что ты свободна. Ты бы покинула Беллемонт?
Ханна явно испытывала неловкость.
— Это зависит от обстоятельств, мамзель, — настороженно сказала она.
— От каких?
Уклончивый ответ Ханны подтверждал догадки Симоны. Рабы прекрасно знали о спорах насчет освобождения, бушевавших между Севером и Югом.
— От того, куда пойдет мой муж.
— О! — Симона была сконфужена. Она доверяла Ханне свои секреты еще с тех пор, как ей было двенадцать лет. Ханна знала о ней все, а она не знала, кто был «мужем» Ханны. Именно это Чичеро так терпеливо пытался объяснить ей. — Ты… ты любишь его?
Голос Ханны смягчился:
— Да, мамзель.
— Тогда куда бы он пошел?
— Думаю туда, где найдет работу.
Симона села в постели.
— Но, Ханна, послушай меня! Если все рабы будут свободны, прекратится работа на плантациях, остановятся сахарные мельницы и хлопкоуборочные машины… вся экономика… — Она замолчала, подумав, понимает ли Ханна ее слова, и закончила: — Не будет работы! Как вы будете жить?
— Я думаю, надо подождать и посмотреть. — Ханна до этого настойчиво отводила взгляд. Теперь она прямо посмотрела на Симону: — А это будет, мамзель?
— Нет, конечно нет. — Как это может случиться, если рабовладельческий Юг так силен? Симона не могла представить себе такую крутую перемену. — Нет, на самом деле нет.
— Тогда почему вы спрашиваете меня?
Действительно, почему? У нее болела голова. Она искала какой-нибудь разумный ответ.
— Много лет назад появились законы, запрещавшие кораблям привозить сюда новых африканцев. В Англии отменили рабство. Никто и не думал, что это возможно. Просто я размышляю… если бы это случилось здесь, Ханна, неужели бы все ушли?
— Мамзель, я не могу ответить на этот вопрос, — с упреком сказала Ханна, — но я слышу много разговоров о свободе. Некоторые копят деньги, чтобы купит свободу, а другие надеются, что, может, господин оставит освобождение в своем завещании.
Значит, рабы слышали о тех случаях, когда плантатор освобождал всех невольников или только любимцев после своей смерти. Когда-то это было обычным явлением, но недавно луизианские власти признали это незаконным.
— Оюма свободен, но он остался, — в раздумье произнесла Симона.
— У Оюмы есть причины остаться. Это его дом.
Симона мучительно молчала. Да, Беллемонт — дом Оюмы, по праву крови Роже. Так рабы и об этом говорят! Раньше рабы общались с помощью барабанов. У них давно нет барабанов, но каким-то таинственным образом они узнают все.
— Ханна, будешь ты свободна или нет, это твой дом, пока ты хочешь этого.
— Спасибо, мамзель.
Ханна занялась уборкой. Приведя в порядок постель Симоны, она взяла поднос и тихо сказала:
— Отдохните, мамзель.
Симона не удивилась, увидев на следующий день Джона Отиса. Она угостила его кофе на галерее, где к ним присоединились мать и Орелия. Он вежливо спросил ее, как она себя чувствует.
— Я приехал удостовериться, что вы оправились после недавнего обморока на балу, мадемуазель, и я нахожу вас еще прекраснее, чем всегда.
— Надеюсь, вы не подумали, что я потеряла сознание, чтобы избежать танца с вами.
Месье Отис рассмеялся, Орелия тоже развеселилась, а Мелодия запротестовала:
— Так нельзя говорить, дорогая. Даже в шутку.
Но и она засмеялась.
После того как кофе был выпит, Симона предложила показать Отису своих арабских лошадей.
— Я мечтал о них с того момента, как увидел Проказника. Вы позволите мне иногда приезжать и рисовать их?
— Я буду в восторге.
Мелодия подтвердила приглашение:
— Да, пожалуйста, приезжайте, месье Отис.
Симона и Джон пошли к конюшням. И как только они отошли от дома, он немедленно заговорил о рабе, которому помогал бежать Чичеро:
— Я отвез его в дом, где он может прятаться, пока я не найду способ отправить его на Север. Я думаю, что Чичеро собирался спрятать его на пароходе, поскольку у него больная нога… Вы не знаете, кто бы мог помочь нам там?
— Забудьте о месье Бруно, — горько сказала Симона. — Он сам плантатор и не поможет беглецу.
— Жаль.
— Я подозреваю, что один из его капитанов помогал Чичеро… но я не знаю кто.
Знает ли Алекс? Посмеет ли она спросить его? Она поклялась больше не вовлекать его ни во что противозаконное. Это слишком опасно. И Орелия призналась, что после Рождества у них родится ребенок.
— Ну, мне придется помучиться с этим парнем, — сказал Джон. — Мадемуазель, могу ли я просить у вас разрешения иногда навещать вас?
Симона испытующе посмотрела на него.
— Прежде чем вы ответите, я должен сказать, что помолвлен с очаровательной леди в Бостоне, разделяющей мои взгляды на рабство, но выражающей свое неодобрение работой в церкви. Не осложнит ли вашу жизнь, если я… ах… создам впечатление, что я… ах… преследую вас с целью жениться?
Симона все еще была в нерешительности.
— Это необходимо, месье Отис?
— Это позволило бы нам чаще встречаться, мадемуазель. Я воспользуюсь приглашением на любой прием, где смогу увидеться с вами, но бывают случаи, когда необходимо срочно обменяться информацией. То есть, если вы действительно решили продолжать работу Чичеро.
— Я хочу… помочь, — сказала Симона. Ее голос задрожал при мысли о Чичеро.
— Спасибо. Я восхищаюсь вашей смелостью больше, чем могу выразить словами. Может, вас успокоит, если я скажу, что многие люди на Севере, преданные этому делу, подвергают себя опасности преследования и ареста, предлагая свои дома как станции «подпольной дороги» и провожая беглецов на следующие станции. Некоторые из них сделали тайные комнаты в своих домах и сараях и даже выкопали туннели, чтобы обеспечить беглецам безопасный выход.
— Чичеро рассказывал мне об этой… «подпольной дороге».
— У нас есть друзья и в Новом Орлеане, мадемуазель, но безопаснее не знать их имена. Вы понимаете?
— Конечно. Я объявлю вас своим поклонником, но не таким, о котором я серьезно думаю.
Месье Отис рассмеялся:
— Достаточно справедливо!
И они отправились к конюшням, где грумы тренировали ее арабских скакунов.
Приближались самые жаркие и влажные августовские дни. Элен де Ларж страдала от жары, не облегчаемой ни малейшим дуновением ветерка, и от невыносимой вони летнего города. Большинство ее друзей уехали в загородные поместья.
