– Пожалуйста. – Абигайль поднялась с колен Уоллингфорда и потянула его за руки. – Во дворе так много людей, а я хочу, чтобы рядом был только ты. Только ты один. – В этот самый момент труба за окном издала череду нестройных режущих ухо звуков, и несчастные старые стекла возмущенно задребезжали.
Герцог решительно поднялся со своего места.
– Идем.
Высоко в небе ярко сияла луна, укутанная бархатным покрывалом ночи.
– Мне кажется, я могу сосчитать все звезды на небе, – сказала Абигайль. – Только посмотри: они мерцают, точно бриллианты. Разве тебе не нравятся итальянские звезды?
Уоллингфорд спрыгнул со стены террасы и подхватил Абигайль за талию.
– Каждая из них прекрасна, – ответил он, опуская ее рядом с собой на траву.
Кровь пела в жилах Уоллингфорда, он наклонился, чтобы поцеловать Абигайль – просто не смог удержаться, – и когда она со смехом обняла его за шею, подхватил ее на руки и закружил. Они смеялись и кружились до тех пор, пока чуть не упали в покрытую вечерней росой траву.
А потом Уоллингфорд взял Абигайль за руку, и они побежали между виноградными лозами, словно юные возлюбленные. Вскоре смех и музыка растворились вдали. В тишине раздавались лишь шорох шагов Уоллингфорда, шепот Абигайль и тихий свист ветра в кронах деревьев.
Когда они достигли края виноградника, Уоллингфорд обернулся:
– Куда теперь? Не на валуны, я надеюсь?
– В лодочный сарай, – ответила Абигайль.
– В лодочный сарай?
– У меня есть для тебя сюрприз.
Герцог Уоллингфорд не стал ничего спрашивать. Сейчас его любимая могла бы предложить ему путешествие на воздушном шаре в Китай, и он воспринял бы это как нечто само собой разумеющееся. Правильность этой ночи, проведенной с правильной женщиной, наполняли его сердце уверенностью.
Он поцеловал руки Абигайль и сказал:
– Тогда в лодочный сарай.
Уоллингфорд вновь почувствовал себя пятнадцатилетним мальчишкой, пробираясь сквозь кусты и деревья, сжимая в своей ладони теплую руку Абигайль.
Впереди блестело озеро. Они вышли на берег как раз в том месте, где с самого апреля Уоллингфорд каждый день выходил из воды, а Абигайль его поджидала. Вот тот самый валун, где еще недавно они сидели, обнявшись, и Абигайль заснула на его коленях невинным сном. Абигайль, считающая себя такой дерзкой и независимой, уткнулась в его недостойное доверия плечо и заснула невинным сном.
Она доверяла ему.
Впереди показались расплывчатые очертания лодочного сарая. Уоллингфорд обернулся и, очарованный разлитым по телу теплом лимонного ликера, сам того не ожидая, погладил щеку Абигайль и спросил:
– Ты уверена, дорогая?
Абигайль запрокинула голову, и у него перехватило дыхание, когда он увидел, как заблестели в серебристом свете луны глаза любимой.
– Ради всего святого, неужели я произвожу впечатление человека, который может быть в чем-то не уверен?
Уоллингфорд наклонился и подхватил Абигайль на руки, заставив ее охнуть от неожиданности и вцепиться в его жилет. Подойдя к лодочному сараю, он ногой открыл дверь и вошел в темное помещение.
– О! – Абигайль выскользнула из крепких объятий и притянула к себе голову Уоллингфорда для поцелуя. Тот почти не различал ее черт в призрачном свете луны, проникающем в открытую дверь. – Это было чудесно! Закрой глаза.
– Закрыть глаза? А что от этого изменится?
Абигайль нажала пальцами на веки Уоллингфорда, и он послушно закрыл глаза.
– Не двигайся, – велела она.
Уоллингфорд стоял посреди сарая с закрытыми глазами и улыбался немного глупо. Он слышал какие-то шорохи, ощущал запах пыли и теплого дерева. Вот до его слуха донеслось несколько глухих стуков, скрип половиц, осторожное дыхание Абигайль.
– Что это ты делаешь? – спросил Уоллингфорд.
– Открывай глаза.
Уоллингфорд открыл глаза, и у него перехватило дыхание. На полу перед ним были расстелены шерстяные одеяла и разложены подушки. Рядом стояла Абигайль в своей белой маске и вызывающем платье, освещенном дюжиной свечей, стоящих на полу, верстаке и стульях. Их отсветы окрасили кожу Абигайль в золотистый цвет.
– Что думаешь? – прошептала она.
– Ты все спланировала, да?
– Только не сегодняшнюю ночь, – ответила Абигайль. – Но я надеялась, что когда-нибудь смогу заманить тебя сюда…
Теперь она вела себя совсем иначе – действительно робела и опускала глаза совсем несвойственным ей образом. Одна ее рука теребила фартук, а другая была спрятана за спиной.
– О, дорогая. – Внутри у Уоллингфорда все плавилось, но он был тверд как камень снаружи. Он хотел ее так отчаянно, что дрожал всем телом.
– Все хорошо? – На скулах Абигайль играли тени, делая ее совершенно неземной красавицей. – Я не так уж хорошо разбираюсь в правилах соблазнения и даже не знаю, что от меня требуется.
Помещение оказалось не слишком большим, и Уоллингфорд в три шага оказался рядом с ней и развязал тесемки маски. Сняв это белое творение, он увидел, что глаза страстно желаемой им женщины влажны, а по щекам разлился румянец.
– Любовь моя, – сказал Уоллингфорд, – мне кажется, ты знаешь об искусстве соблазнения все.
– Не отказывай мне на этот раз, потому что я умру, если ты откажешь.
– Умрешь? – Уоллингфорд поцеловал Абигайль в щеки и нос, вдохнув запах кухни, дыма, ванили и лимона, развязал ее фартук и бросил на пол.
Он хотел произнести слова любви, сказать все, что такая женщина, как она, заслуживает услышать в столь важную для нее ночь, но на ум не приходило ничего. Вместо этого Уоллингфорд приник к ее губам и целовал долго и страстно.
Абигайль лишь тихо вздыхала в ответ, а потом ее пальцы скользнули по груди возлюбленного и нащупали пуговицы его жилета.
– Позволь мне посмотреть на тебя, – попросила она. – Мне очень этого хочется.
– Ты уже меня видела.
Абигайль засмеялась.
– Хочу дотронуться до тебя. – Она принялась лихорадочно сражаться с пуговицами, покрывая страстными поцелуями лицо Уоллингфорда.
Прикосновения ее пальцев, казалось, оставляли после себя ожоги. Герцог коснулся шеи возлюбленной, а потом вытащил шпильки из ее волос, и они заструились по плечам блестящей волной.
О долгих неделях воздержания было забыто.
– О Господи, дорогая, – выдохнул он и потянул за рукава ее платья, чтобы обнажить плечи. Хотел было нащупать пуговицы на спине, но их не оказалось. – Что за черт? Это крючки?
Грудь Абигайль была белоснежной, вырез платья едва прикрывал темные ореолы вокруг сосков. Вожделение затмило разум Уоллингфорда, когда перед ним оказалась столь заманчивая картина.
