Они остановились перед двойными дверьми, и Белинда поправила Ларк прическу.
– Может быть, ты наконец получила разрешение пройти в Тауэр.
– Молю бога об этом.
Она распахнула двери, вошла в холл и чуть не вскрикнула. Через секунду она взяла себя в руки и с ненавистью посмотрела на пришедшего.
– Винтер!
Какое-то мгновение Винтер, чей язык мог ранить, как бритва, не мог вымолвить ни слова. Его сияющие ониксовые глаза не отрываясь смотрели на ее живот.
Она почувствовала опасность, словно вдохнула зараженный воздух, и невольно вскинула руки перед собой, инстинктивно пытаясь защитить ребенка. В это же мгновение она подумала о кинжале в брошке, прикрепленной у нее на плече.
С холодной безжалостной уверенностью Ларк поняла, что ради спасения своего ребенка она сможет совершить убийство. Она представила, как из брошки выбрасывается кинжал и как она без малейших колебаний вонзает его в шею или грудь Винтера.
Наконец Винтер улыбнулся.
– Здравствуйте, леди, – произнес он и поклонился обеим женщинам.
– Не надо тратить время и изображать галантность, – сурово остановила его Ларк. – В прошлый раз, нарушив покой этого дома, ты несправедливо арестовал моего мужа. Когда его освободят?
–Это зависит от него. Он опасен... для тебя так же, как и для истинной веры.
–Почему мне не позволяют увидеться с ним? – строго спросила Ларк.
– Миледи, – произнес Винтер, – вы должны пойти со мной.
Точно такие же слова он сказал Оливеру в то последнее утро...
– Это арест? – спросила Ларк.
– Конечно, нет. Я приглашаю тебя увидеться с мужем.
Белинда, надменная и красивая, как заморская принцесса, выскользнула вперед.
– Ей нужно собрать вещи.
Ларк заметила отчаянный блеск в ее глазах и почувствовала, как дрожат ее пальцы. Письма. Их последняя надежда.
– Прикажи, чтобы тебе принесли твои вещи, – велел Винтер.
– Я принесу сама, – сказала Белинда. – Так будет быстрее. Я уверена, тебе не терпится отправиться в путь.
Когда они уже подходили к причалу, Винтер остановил Ларк.
– Прости меня.
Она не знала, что делать: кричать, плакать, смеяться? Было время, когда Ларк хотела полюбить Винтера, понять его, завоевать его уважение. Но это было так давно. Этот человек забрал ее мужа в тот момент, когда она больше всего в нем нуждалась.
Ларк решительно посмотрела Винтеру в глаза. Он был потрясающе красив.
– Скажи мне, Винтер, – сказала она, – почему ты теперь разрешаешь мне увидеться с Оливером? Почему не тогда, когда я попросила об этом в первый раз?
Винтер некоторое время молчал. – Потому что, – тихо, даже вкрадчиво произнес он, – его приговорили к смерти.
Оливер стоял у стены. Его руки были прикованы цепями к деревянным брускам, отчего вся фигура напоминала раскинувшего крылья орла. Он пытался вспомнить, как давно его перевели из «жилища лейтенанта» в это подземелье Тауэра, но дни путались в его сознании.
В жаровне трещал огонь, но не для того, чтобы согреть Оливера. Отблески огня освещали инструменты пыток.
Измученный до такой степени, что с трудом сознавал, что происходит вокруг, Оливер равнодушно смотрел на огонь. Надзиратели не давали ему спать, лишая последних сил, и в этом была их ошибка. Именно в эти часы он думал о Ларк и в воспоминаниях о ней черпал новые силы. Он научился смотреть на огонь и улетать прочь, далеко, словно птица. Он парил в вышине, где его не могли достать и где он был свободен, по-настоящему свободен и счастлив.
Палачи думали, что он сходит с ума, и, возможно, были правы, но это было сознательное умопомешательство. Они не смогут сломить его волю.
У него пытались вырвать признание, что Ларк работала в тайном обществе самаритян, поскольку испуганный лепет Финеаса Снайпса не слишком убеждал Боннера. Настроения в Лондоне переменились. Все громче раздавались голоса против ужасов в Смитфилде, и следствие приходилось вести с осторожностью.
Бедный, сломленный Снайпс умолял выпустить его из Тауэра, но тщетно. Тогда он повесился на балке. Все произошло тихо и быстро.
Чем изощреннее становились пытки, тем больше крепла воля Оливера. Поначалу он вел себя язвительно, требуя, чтобы его мучители ответили за все злодеяния. Но игры с палачами быстро наскучили ему.
Теперь он спокойно ждал начала очередных пыток. Он должен их выдержать. Какая горькая ирония! Раньше мысль о смерти никогда не волновала его. Теперь же он должен ее победить. Ради Ларк.
Оливер не знал, день сейчас или ночь, потому что в камере не было окна. У него подкашивались ноги, но, прикованный к стене, он не мог упасть на пол. Вспомнился Иисус Христос, распятый на кресте. Но по мере того, как Оливер все глубже погружался в небытие, перед его мысленным взором возникал не лик Иисуса, а лицо Ларк.
Скрипнули ржавые петли, низкая дверь распахнулась, и в камеру вошел человек, окруженный телохранителями.
– Его святейшество епископ Эдмунд Боннер, – объявил один из солдат, глядя прямо перед собой.
Вперед вышел мужчина, облаченный в черно-красную мантию. Оливер с трудом открыл глаза и посмотрел на него.
Казалось странным, что человек, прославившийся своей свирепой жестокостью, имел столь заурядную внешность. У него было грубое багровое лицо, делавшее его похожим на портового грузчика. Равнодушные карие глаза, которые сейчас изучающе разглядывали обнаженную, покрытую шрамами грудь Оливера, могли принадлежать кому угодно. Боннера можно было принять за фермера, который привез на рынок свой товар, торговца скобяными изделиями, моряка или учетчика грузов в Грейвсенде.
Тем не менее этот ничем внешне не примечательный человек был повинен в смертях и пытках многих людей, и это делало его страшнее дьявола.
Боннер медленно обошел вокруг Оливера.
– Я сам был заключенным. И не раз. Сначала в Маршалси, а затем прямо здесь, в Тауэре.
– Вас привела сюда ностальгия? – язвительно спросил Оливер.
Боннер остановился и внезапно ударил его по лицу. Оливер не издал ни звука.
– Милорд, – продолжал епископ, – мне сказали, что вы так и не облегчили свою душу признанием в ереси и не прониклись истинной верой.
–Скажите мне, это истинная вера осуждает невиновных на смерть? – охрипшим голосом произнес Оливер.
–Виноват или нет, – сурово заметил Боннер, – зависит от того, с какой стороны смотреть. А здесь в расчет принимается только моя точка зрения. Я могу...
–Можешь отправляться к черту, – со злостью бросил Оливер и сам удивился своим словам. Год назад он плакал и умолял о пощаде. Сейчас же, замученный до полусмерти, он ничего не боялся.
Он вспомнил о Ларк, и его сердце наполнилось любовью.
