Танюшка страхов матери не знала, но влюбчивость и самозабвенность чувств почерпнула несомненно у нее. Впрочем, именно эта последняя черта проходила жесткую проверку: её возлюбленный возмущался и сокрушался по поводу поступка незнакомой ей женщины с пылом, который был так похож на любовный!
Мысль Тани металась в поисках выхода: устроить ему скандал, хлопнуть дверью или сделать вид, что её это ничуточки на интересует? Остановилась на последнем.
— Ты что это, меня не слушаешь? — наконец заметил и искренне удивился Ян. — Значит, я тут распинаюсь, рассказываю, что со мной случилось, а тебе все равно?
— Насколько я поняла, это случилось не с тобой.
— Не со мной, но с моей сестрой!
— Совсем недавно я слышала, будто ты — сирота.
— Сирота! И ближе её у меня никого нет! Когда я говорю "сестра", я имею в виду — как сестра.
"Вон как, ближе её никого нет!" — зло подумала Таня, но решила дотерпеть до конца.
— И что она такого сделала, эта твоя как сестра?
— Удрала с Черным Пашой!
У Тани будто гора с плеч свалилась. И она спросила почти равнодушно:
— Ты ничего прежде о нем не говорил. Кто это?
— Контрабандист, бандит, работорговец!
Таня тихонько вздохнула: как интересно живут некоторые люди! От одного слова "работорговец" её, например, бросает в дрожь. Словно подали вдруг голос ожившие страницы любимой книги. Ян же произносит эти слова походя, без трепета, без вкуса.
Конечно, ему не понять девушку, которая родилась и выросла в Москве, и все свои семнадцать лет прожила с мамой в одной и той же комнате, да и ту покинула лишь однажды: когда заболела брюшным тифом и карета "скорой помощи" отвезла её в больницу.
Сейчас Тане хотелось продлить время общения с Яном наедине — когда ещё представится возможность остаться им одним? Правда, в пустой комнате, где даже некуда присесть, долго не пообщаешься, потому Таня предложила:
— Давай постелим на полу старые газеты и сядем у печки. Так будет удобнее и слушать, и рассказывать.
Она, как и собиралась, села у печки, а Ян разместился напротив: ему хотелось видеть её лицо.
— Теперь можно не торопясь выслушать, что там случилось с твоей сестрой и кто такой Черный Паша, с которым она удрала. Как ты с ним познакомился?
— Хорошо, расскажу тебе все с самого начала. — он поджал под себя ноги, поерзал, устраиваясь и начал: — Мы шли с Марго по дороге и встретили циркачей…
Он осекся, недоверчиво вглядываясь в подчеркнуто спокойное лицо Тани, а она между тем с отчаянием думала: "Теперь ещё какая-то Марго!"
— Циркачи согласились нас подвезти. Правда, никому не дано заглянуть в свое будущее…
"Мне дано, — подумала Татьяна, — заглядывать в свое будущее, и я могу совершенно точно сказать: ты влюбишься в меня, Ян Поплавский, и будешь страдать от ревности точно так же, как я!"
— Налетели бандиты Черного Паши и забрали всех в плен.
— А как он выглядел, Черный Паша? — спросила Таня. Наверное, мужчину это интересовать не стало бы! Разве важно, каков он внешне?!
— А выглядел он надменным, самоуверенным, — нехотя сказал Ян, — весь в черном. Пашой его прозвали за то, что он туркам в гаремы сбывал русских женщин.
— Какой кошмар! — прошептала Таня, но голос её трепетал не столько от страха, сколько от необычности ситуации: работорговцы в двадцатом веке! Она думала, что такое было возможно лишь в древности! — Как же он ухитрился пробраться в Москву?!
— Приехал как все, наверное, — пожал плечами Ян. — Но надо же было так втереться в доверие, что его даже на работу в ОГПУ приняли! Светка в него влюбилась! Чего я ей только ни говорил, она все твердила: "Ну и что? Ну и пусть!"
— А ты сам в Светку не был влюблен? — как бы между прочим спросила его Таня.
— Я? В Светку? По мне, так она чересчур красива!
— Разве можно быть красивой чересчур? Никогда не слышала, что это повод для мужского безразличия.
— Наверно, я опять неточно выразился. Светлана всегда знала, что она красива и всегда старалась не прогадать. Потому она не просто жила, а как бы оглядывалась вокруг в поисках того, кто даст за её красоту повыше цену. Это не обязательно могли быть деньги — к деньгам она не была равнодушна, но и не считала их главными… Ее привлекал размах. Или возлюбленный должен был без памяти её любить, буквально не жалея для неё жизни. Или быть особо незаурядным. Или цель иметь повыше — вроде достать звезду с неба. Главное, чтобы не так, как у других женщин, а все — ради нее!
— А в тебе она ничего такого не нашла?
— Искала, но я не дался. И вообще, я к любви отношусь совсем по-другому. Я всегда знал, что свою девушку узнаю сразу: только загляну в её серые глаза! И не будет ни продавцов, ни покупателей, ни цены — будет общее бесценное чувство.
Таня покраснела, потому что в течение всей тирады Ян не сводил с неё глаз.
— Может, ты зря волнуешься о своей Светлане? Не маленькая, не пропадет.
— Не маленькая, — согласился он, — но как маленькая! ОГПУ её арестовало, так чего она, выйдя оттуда, удумала? Хочу, говорит уехать из ЭТОЙ страны! А разве у нас есть какая-то другая?
— Не волнуйся, может, она ещё и передумает.
— Как же, передумает! Утром чуть свет в общежитие заявилась, вещи Николая, покойного мужа, принесла. Мол, пригодятся. Сказала: прощай, не поминай лихом!
— Значит, она уехала? Что же ты вслед случившемуся злишься?
— Я сам не знаю, — вдруг успокоился он. — В глубине души я все-таки крестьянин. Всякая там ломка, перемена невыносимы для моего замшелого духа.
— Ну уж и замшелого! — хмыкнула Таня.
— А если честно, я просто к ней привык. Светка хоть и на год младше, а заботилась обо мне, будто старшая сестра. Даже когда замуж вышла, не переставала следить, чтобы у меня белье было чистое, чтобы я экзамены вовремя сдавал, чтобы не голодал…
Он настелил на полу газеты и переместился поближе к Тане, положив голову к ней на колени.
— Теперь, кроме тебя, у меня никого нет!
— А как же Алексей Алексеевич, — не выдержала справедливая Таня, — он же в тебе души не чает! И Виринея Егоровна только о тебе и говорит…
— А я, выходит, просто порядочный свинтус! — подвел итог Ян и положил её ладошку себе на глаза. — Говори, Танюша, говори все, что ты обо мне думаешь. Выдай мне, негодному.
Таня любовно оглядела его тонкое лицо: красивый парень! Но имей такого мужа, и всю жизнь будешь бояться, как бы не отбила какая-нибудь шустрая.
— А мне никто не нужен, кроме тебя!
Девушку кинуло в жар.
— Что? О чем ты говоришь?!
— Я прочел твои мысли, — проговорил он растерянно. — Как только положил твою руку себе на глаза, так и услышал… "всю жизнь будешь бояться, чтобы не отбила какая-нибудь шустрая".
Таня отдернула руку.
— Подожди! — он упруго сел. — Что же это получается? Рядом с тобой мои способности увеличиваются? А не попробовать ли нам вдвоем, например, солнцепоклонников увидеть? Вдруг удастся пробиться через их щит? Однажды у меня это получилось ночью. Может, по ночам они уязвимей? Давай попробуем завтра ночью их достать.
У Тани загорелись глаза, но она тут же опомнилась.
— Ночью — это, конечно, хорошо, только мама меня ни за что не отпустит.
— Ничего, выход всегда можно найти. Мы нашу идею Головину подбросим. Начальник он или нет? Вот и пусть договаривается с твоей мамой насчет ночного дежурства, объясняет наши с тобой попытки к духоборам прорваться с научной точки зрения…
На другое утро Головин явился на работу торжественно нарядный, сияющий и, ставя в стакан неизвестно откуда взявшуюся живую розу, объявил:
— Матильда родила сына! Два мальчишки — о чем ещё может мечтать счастливый отец?!
— Когда твоя жена хочет вернуться в Россию? — поинтересовался Ян.
Головин помрачнел.
— Никогда не хочет! Чтобы увидеть своих сыновей, мне теперь придется ездить в Германию!.. Бюргерша! — разозлился вдруг он. — Колбасница!
— Случайно ты имеешь в виду не ту хрупкую девушку, с которой я имел честь познакомиться в замке пана Бека?.. Тьфу, я хотел сказать, в замке, который украл у тебя Зигмунд Бек?
— Ту самую, — нехотя подтвердил Федор, отмахнувшись от уточнения. — Хочет, видите ли, чтобы мальчики росли добрыми, цивилизованными людьми. Могла бы полюбить Россию хоть из любви к мужу!
— Чем же ей Россия не понравилась?
— Однажды на её глазах озверевшая толпа растерзала царского генерала. Матильда тогда чуть не лишилась нашего первенца. Она несколько дней не могла прийти в себя и все повторяла: "Варвары! Каннибалы!"
— Но, Федор Арсентьевич, — не выдержала даже тихая Таня, — такое зрелище испугало бы любую женщину!
— Положим, не любую, — возразил Головин, — в той самой толпе было немало женщин. Но надо же разбираться, что к чему! В конце концов, это революция, а не деревенские посиделки. Лес рубят — щепки летят!
