Шкатула Лариса
Вдова живого мужа
Над головой у Наташи висела вибрирующая черная воронка, похожая на виденную когда-то в мутной быстрой реке, куда на её глазах затянуло неведомо как свалившуюся в воду жалобно блеющую овцу. Но наяву овцу тянуло к воронке, а во сне воронка сама приближалась к Наташе; поделать ничего было нельзя, руки-ноги отказывались ей служить. Воронка втянула её в себя, на миг навалилось удушье, мрак. Еще оставалась в затылке пульсирующая боль, но потом и она исчезла. В темноте появилась полоска света, которая все ширилась, как если бы открывалась наружу огромная дверь, и вот уже яркое солнце брызнуло ей в глаза.
Она стояла на некотором возвышении посреди большой, мощенной булыжником площади, а внизу бесновался народ:
— Ведьма! Ведьма!
Чей-то брошенный камень угодил ей в правую руку, и Наташа от боли закусила губу.
А стояла она, привязанная к деревянному столбу, на огромной куче хвороста. Какой-то человек в монашеской рясе пронес через толпу пропитанный смолой факел, и зрители взревели от радости:
— Смерть ведьме, смерть!
Наташа… Нет, её зовут Любавой.
— Любавушка! — хмельными ночами шепчет ей Тот, что живет в лесу. Диким Вепрем зовут его люди и боятся. А Вепрь… Кто видел его разъяренным? Его, живущего без страха и зависти! Но кто-то видел, ибо слух о том живет подобно сказанию: избави Бог дразнить Вепря!
На Страшном Суде Любава признается, что заговорила Вепрю спину. Смешно? Только лицом к лицу его никто победить не может, а вот в спину ножом — пробовали. Теперь у Дикого Вепря на спине будто глаз открылся. Не то — ухо? Видеть он, конечно, не видит, но со спины никто не подкрадется, услышит. Шутки ради друзья на спор не раз пробовали поближе подобраться не вышло! И во сне слышит. Так-то!
Себя вот не смогла заговорить. От людской глупости. От темноты и невежества. Ты, которая нянчилась с ними, как с малыми детьми, врачуя хвори и язвы, теперь стоишь, ими же к смерти приговоренная… Тим, как назло, куда-то запропастился! Она привычно окинула взглядом небо — её любимого сокола нигде не было.
Дикий Вепрь подарил ей когда-то птенца сокола, крепко помятого кошкой. Мол, людей она лечит, так, может, и птицу выходит. А нет — так что ж, значит, не судьба! Выжил. Любава назвала его Тимом. В память о своей первой любви — соседском мальчишке Тимке, который умер в далекий чумной мор. Любава тогда у бабушки в лесу гостила, потому и жива осталась…
Сокол жил возле неё вольной птицей — ловчему мастерству учить его не дала. Дикий Вепрь было подступался:
— Подари! Такая птица без толку пропадает.
Отмахнулась:
— Дареное не дарят!
Учить — не учила, а как монахи пришли, Тим выручать её кинулся. Самому злобному — тому, что сейчас её жечь станет, — чуть глаз не выклевал! Она улыбнулась: черную повязку пришлось надеть. В толпе её улыбку заметили, по-своему перетолмачили.
— Над нами насмехается! Ужо погоди, на костре похохочешь!
Но среди этой ненависти — кому она чего плохого сделала? — и издевок услышала Любава и чье-то рыдание. Взгляд её пробрал толпу насквозь, нашел единственную, горюющую. Аннушка! Чистая, светлая душа. Косой ногу резала. Век бы хромала, кабы не "ведьма"! А то и от огневицы померла, что было на девчонку накинулась. Любаву позвали, когда Аннушка уже сутки в жару прометалась. Спасибо тебе, не забыла! Не мстишь злом за добро, чужому несчастью не радуешься. Не то что твои братья! Прову язву на ноге заживила — два года мучился, прийти боялся. Филе — палец, топором отрубленный, на место пришила. Что ж они так её смерти хотят?!
Любава подняла глаза к небу, чтобы не видеть их злорадства. Обрадовались, беззащитную девушку на костер притащили…
Ей бы на них, добра не помнящих, разозлиться — зло над людьми большую силу имеет, — да не сможет она. Любит их всех, будто неразумных детей своих. Так и погибнет за любовь…
Монах с черной повязкой на глазу кончил бормотать молитву и схватил в руки факел: сейчас он подожжет костер, и все услышат, как будет страшно выть и кричать охваченная пламенем ведьма!
Любава в упор посмотрела на него: до чего ты мерзок, уродлив в нечеловеческой ненависти своей! Чтобы ты сам горел в геенне огненной! Перехватив её презрительный взгляд, монах дрогнул, факел в его руке накренился, касаясь сутаны, тут же вспыхнувшей огнем. Монах дико закричал и бросился в толпу, испуганно шарахнувшуюся от него. Второй монах схватил ведро с водой и, догнав, вылил его на своего горевшего товарища. Тот рухнул наземь, жалобно скуля.
— Не нравится?! — сверкнула глазами Любава. — Кто кого обидит, того Бог ненавидит!
— Ведьма! — неуверенно проговорили в толпе, на этот раз совсем тихо.
— Смотрите! — закричал мальчишеский голос. — Ее сокол!
Зеваки задрали головы, разглядывая парящего в высоте Тима. А Любава смотрела вперед, туда, где в самом конце узкой каменистой улочки появилась небольшая группа всадников, мчащихся во весь опор. Впереди на своем Карьке ехал… Дикий Вепрь! Как испугались те, кто только что желал ей смерти! Как кинулись врассыпную, расступаясь перед Тем, кто жил в лесу! Он подъехал прямо к куче хвороста, одним взмахом кинжала разрезал веревки и взял её за локти, чтобы подсадить в седло.
— Никак жариться надумала? Чать, не окорок!
Но заметив, как болезненно она сморщилась, забеспокоился.
— Что с тобой, Любавушка?
— Рука!..
— Рука… у меня болит рука, — пожаловалась Наташа и открыла глаза.
Над нею блестел золотыми вкраплениями темно-серый каменный потолок, с которого свешивался странный светильник, составленный, похоже, из кусочков слюды — небольших, прозрачных, скрепленных между собой тонкими цепочками: они шевелились от легкого движения воздуха где-то там, вверху, бросая на потолок и стены брызги света.
Какая-то незнакомая женщина с добрым участливым лицом склонилась над нею, держа в руках крошечный хрустальный сосудик; вынула из него золотую иглу и уколола повыше локтя болевшую правую руку. Боль сразу утихла, и даже руку Наташа перестала ощущать. Женщина коснулась прохладной ладонью её лба и проговорила удовлетворенно:
— Ну вот, теперь совсем другое дело… Выпей-ка, красавица, вот это.
Она поднесла к губам Наташи кружку с каким-то освежающим кисло-сладким напитком. Мозг её, только что пребывавший то ли в полусне, то ли в полуяви, точно переболевшая собака, мгновенно стряхнул с себя эти липкие, лохматые обрывки, туман в глазах пропал.
— Кто вы? — спросила Наташа.
— Меня зовут Рогнеда.
— А где я?
— Не спеши, узнаешь… Тебе снилось что-то страшное?
— Это был необычный сон. Я как бы жила много лет назад, и сегодня меня собирались сжечь на костре…
— Каждый человек живет несколько жизней, — согласно кивнула Рогнеда.
— Разве могут человека звать просто — Дикий Вепрь? — задумчиво проговорила Наташа.
— Могут. Особенно если человек сам не хочет помнить свое имя…
— Ты свободна, Рогнеда! — прервал их разговор вошедший в комнату мужчина средних лет, одетый в нелепые, по мнению Наташи, одежды, более уместные в каком-нибудь театре, дающем спектакль из античной жизни. — Добро пожаловать в Аралхамад!
— Это какая-то новая республика? — подивилась молодая женщина, никогда прежде не слышавшая такого названия.
— Аралхамаду — двести первый год! — торжественно провозгласил мужчина и представился: — Великий маг, слуга Арала. Для посвященных — Саттар-ака…
— А я…
— А ты, дитя мое, Пансема, что означает — знамение. Ибо приход твой к нам — высший знак для слуг Арала. Двадцать лет у нас не было послушника, обладающего Божьим даром сродни твоему! Этому обучиться нельзя, такими рождаются лишь избранные Аралом. Чтобы удержать тебя на этом краю жизни, нам пришлось, не дожидаясь времени весеннего равноденствия, принести Богу жертву. Жертва была принята, и ты пошла на поправку!
— Вы очень добры ко мне…
Великий маг наклонил голову.
— Почему ты, Пансема, не спрашиваешь, чья кровь пролилась во имя Бога на жертвенном алтаре?
— Я не знаю… Я подумала, что это… черный петух, или черный баран…
— Зачем же думать, если ты можешь видеть?! Всемогущий не принимает другой жертвы, кроме человеческой.
Он расхохотался, видя смятение Наташи.
— Разве ты не знала, что мир держится на человеческой крови? Чтобы жил один, должен уйти другой. Горы отворяют свои богатства, лишь получив долю крови. Лишь напившись нашей крови, человека кормит земля… И ты теперь наша сестра, ибо мы навек связаны кровью.
— Но я не хочу!
— Желание — чувство непостоянное: сегодня оно есть, завтра — нет. Человек, следующий за своими желаниями, подобен глупой рыбе, мечущейся на крючке. Разум должен вести человека. Разум и вера.
