Печатник только собрался объяснить, но ему помешало появление конюхов и садовника Мозеса Гибса.
— Поздравляем вас, — весело произнес Гибс, хлопнув Эштона по спине и поднимая кружку с вином. — За первенца Эштона Маркхэма!
Бетани молча наблюдала, как гости громко поздравляли мужа, желая всего наилучшего.
— Как ты себя чувствуешь в роли отца? — задал вопрос один из мужчин. Бетани закусила губу, надеясь, что никто не заметит, какая вымученная у Эштона улыбка.
— Очень рад.
Мозес Гибс начал вспоминать свой опыт воспитания детей. Эштон, Финли и Чэпин тем временем незаметно вышли из дома. Затем появилась Кэрри, чей обычный насмешливый тон быстро сменился откровенным восхищением племянником. Бетани так и не получила ответа на вопрос о мисс Абигайль.
Маленький Генри спокойно вел себя в присутствии гостей, и только когда они ушли, начал громко кричать, требуя внимания. Гуди Хаас быстро показала Бетани, как нужно кормить ребенка; неопытность молодой мамы компенсировалась инстинктами младенца, и вскоре мать и сын успокоились, довольные друг другом, — доселе неизвестное теплое нежное чувство охватило Бетани, когда она смотрела, как ребенок сосет грудь.
— Только подумать, — весело произнесла она, — ведь многие женщины не кормят ребенка грудью, отдают их кормилице.
Гуди удовлетворенно засмеялась:
— Взаимопонимание, которое устанавливается между матерью и ребенком, в сто раз дороже каких-то изменений в фигуре.
— Эштон ушел?
Гуди кивнула.
— По какому-то делу. Правда, ничего не объяснил. Я пообещала, что весь этот день не отойду от тебя.
Разочарование омрачило радостный день, словно раскат грома: большинство мужчин отправляются в ближайшую таверну, чтобы отпраздновать рождение первого сына. Должно быть, Эштон тоже выпивает, сделавшись папашей, но, похоже, совсем не от радости — скорее, ищет забвения на дне пивной кружки.
Маленький Генри уютно спал в колыбельке, сплетенной из ивовых прутьев, а Гуди Хаас дремала на низкой кровати в гостиной, когда вернулся домой Эштон. Казалось, его не тревожил внимательный взгляд жены: подбросив дров в огонь, он отправился в затемненную спальню, разделся и надел чистую ночную рубашку — Бетани даже не подозревала, что у него есть такая.
Что-то странное появилось в движениях мужа, склонившегося над тазом для умывания. Бетани вгляделась внимательнее — совсем не пьян, как она ожидала, но вел себя как-то напряженно, двигаясь с осторожностью. Он задержался у колыбельки, склонился над ней и коснулся спящего ребенка. Бетани испытала чувство удовлетворения, которое вскоре сменилось тревогой: осторожно укладываясь в постель, Эштон, как ей показалось, болезненно поморщился.
— Эштон?
— Бетани, я думал, что ты спишь. — Его голос прозвучал как-то глухо, будто сквозь нестерпимую боль.
— Который сейчас час?
— Не знаю. После полуночи.
— Тебя так долго не было, Эштон.
— Гуди обещала позаботиться о тебе.
— Да, конечно. Но сегодня мне хотелось быть с тобой.
— Может, тебе что-то нужно?
— Нет… Да, нужно. Поцелуй меня, Эштон.
Его прикосновения так нужны ей сейчас, ей необходимо подтверждение, что рождение ребенка не разрушило их отношений. Он повиновался так поспешно, что ее тревога только усилилась, а быстрый поцелуй утвердил в уверенности, что с ним что-то неладно: Бетани ощутила пот на его верхней губе, но от него не пахло ни пивом, ни табаком; странно и другое — его волосы были влажны от морской воды и от него исходил резкий, солоноватый запах крови.
Она повернулась к нему, Эштон затаил дыхание.
— На твоем лице кровь. Тебя избили, да? — Он ничего не ответил, и она поняла, что права. — Что случилось?
— Ничего, детка. Не волнуйся. Столкнулся с подонками и получил пару хороших ударов.
— Ты же никогда не ввязывался в драки.
— А ты раньше не была слишком любопытной женой. — Его рука коснулась ее подбородка, и поцелуй на этот раз был более нежным. — Нам лучше сейчас поспать, пока есть такая возможность. Гуди говорит, что новорожденные совершенно не заботятся о сне своих родителей.
Его нежелание рассказать, что с ним произошло, не давало ей покоя, из головы не выходили мысли о мисс Абигайль, которая из-за Эштона и Пайперов попала в руки Бага Вилли.
— Не могу спокойно спать, — резко возразила она.
Ответ Эштона, наоборот, прозвучал спокойно, будто во сне:
— Почему?
— Как же быстро тебе удалось забыть о мисс Абигайль, — упрекнула жена. — Ты всю ночь пил и дрался, а она в это время в руках негодяев.
— Она… — он откашлялся, — любимая, послушай…
Ребенок заплакал, и Бетани тут же соскочила с постели. Пробормотав что-то насчет того, что злиться ей нельзя, иначе может пропасть молоко, он затих и уснул.
* * *
После последнего кормления ребенка наступил рассвет, и Бетани открылись последствия «пары ударов», о которых говорил Эштон: все лицо в синяках и ссадинах, плечо — перебинтовано.
Гуди Хаас сокрушенно пощелкала языком, затем, опустив узловатую руку в карман фартука, извлекла мазь и сняв повязку с плеча, разглядела глубокую ножевую рану.
— Шрам останется похуже прежнего, — заметила повитуха, имея в виду такой же от пулевого ранения.
Пока Гуди уверенно накладывала мазь и перевязывала рану, Бетани не переставая била дрожь. Эштон не издал ни звука, но когда наклонился, чтобы поцеловать жену и ребенка, открылось его бледное лицо.
— В отношении прошлой ночи…
— Не надо ничего объяснять, — ответила она, стараясь не обращать внимания на теплоту поцелуя.
Бетани быстро взглянула на Гуди. Эштон сощурил глаза, затем, пожав плечами, отвернулся.
После ухода повитухи смятение не покидало Бетани, и вдруг, к ее изумлению, снаружи послышалась четкая и отрывистая речь мисс Абигайль Примроуз, беседовавшей с Гуди.
Казалось, испытание не оставило на ней своих следов: как и всегда, туалет — безупречен, на голове — маленькая шляпка, каждый волосок на своем месте; серая стерильно чистая, без единой морщинки, накидка. Она улыбнулась Бетани, но все внимание сосредоточила на спящем ребенке. Резкий взгляд серых глаз неожиданно потеплел, в голосе зазвучала нежность.
— Кажется, мы с тобой обе не теряли времени, — мисс Абигайль протянула руки. — И кто у нас появился?
— Генри Маркхэм. — Бетани протянула ребенка мисс Абигайль.
— Просто прелесть. Нет, это слово не подходит. — Мисс Абигайль некоторое время молча рассматривала круглое личико ребенка и его сжатые кулачки. — Совершенство, само совершенство, моя дорогая.
