– Даже если он подозревает, что на портрете изображены вы, доказать он все равно ничего не сможет. Чарлтон спрятал картину.
– Мы думаем, что спрятал. Надеемся. Но что, если мистер Хэллоуз начнет искать и найдет? В конце концов, он живет в доме отца.
Справедливо. Лорд Фоксберн успел поговорить о сыне барона с некоторыми из слуг Билтмор-Холла и кое с кем из арендаторов; в итоге сложился малоприятный, далеко не лестный образ человека беспринципного, слабого и алчного. Во время недавнего визита в Лондон он проигрался в пух и прах, потерял все, что имел, и даже больше. Как обычно, вернулся домой и начал настойчиво просить у отца деньги. В этот раз, впрочем, старик отказал, чем вызвал бурное недовольство сына.
С той поры жизнь в поместье окончательно разладилась. Хэллоуз нещадно оговаривал отца, жаловался на него каждому, кто соглашался выслушать. День ото дня здоровье барона заметно ухудшалось. Бенджамин ни на миг не сомневался, что Хэллоузу ничего не стоило присвоить даже личное имущество отца: скорее всего пропавшие вещи он просто-напросто украл.
– Понимаю, что ситуация внушает ужас, но я обязательно найду решение задачи. Для начала надо хорошенько все обдумать.
– Он сказал, что собирается устроить званый обед и выставить портрет на всеобщее обозрение.
– Блефует, – уверенно успокоил Бенджамин, хотя в глубине души и сам не отрицал возможности подлого шантажа.
– И это еще не все. Пригрозил выставить портрет на аукционе в каком-нибудь лондонском клубе.
Что ж, план действительно блестящий. Если второй портрет сохранил хотя бы половину прелести первого, то за него удастся выручить весьма солидную сумму. А если джентльмены заподозрят, кто именно изображен на полотне, то цена подскочит еще выше. Родственница герцога Хантфорда позирует едва ли не в ночной сорочке? Борьба за обладание сокровищем разгорится не на шутку. К сожалению, Дафна думала о том же.
– Я не вижу выхода, – призналась она с нескрываемым отчаянием.
– Выход есть всегда, – невозмутимо возразил граф. – Среди ночи все вокруг кажется совсем черным.
– Остается одно: отказаться и от жизни в Лондоне, в высшем свете, и от надежды когда-нибудь создать семью. Я уже окончательно смирилась с мыслью о переезде в деревню, о простом, одиноком существовании.
Фоксберн покачал головой.
– Неужели вы готовы позволить негодяю выжить вас из города? А где же боевой дух?
– Существуют обстоятельства, бороться с которыми невозможно. Я позировала для портретов по доброй воле; никто меня не принуждал. Значит, обязана принять последствия собственной неосторожной самоуверенности. Но родственники и друзья ни в чем не виноваты и не должны пострадать. Чем быстрее я избавлю их от своего присутствия, тем лучше. – Она заморгала и отвернулась к окну, чтобы совладать с нервами.
Несколько секунд Бенджамин молчал, но потом накопившиеся вопросы посыпались один за другим.
– И как же вы представляете свое будущее? Неужели откажетесь от всего, о чем мечтаете? Насколько мне известно, вы хотите иметь мужа, детей и жить неподалеку от сестры, чтобы как можно чаще с ней видеться. Разве не так?
– Так. Вернее, так было раньше.
– Зачем же вы убегаете?
Дафна с силой сжала руки и упрямо вскинула голову. Даже в полутьме было заметно, как блестят глаза.
– Я не убегаю, а поступаю так, как будет лучше для семьи и друзей. Разница огромная.
– Вы хотя бы слышите, что говорите? – Бенджамин схватил ее за плечи и заставил посмотреть прямо. – Это же полная бессмыслица! Неужели вы всерьез считаете, что без вас родственники будут счастливы? Что сестра сможет со спокойным сердцем танцевать на роскошных балах, в то время как вы будете сохнуть в забытом богом домишке, среди лесов и полей? Что матушка будет крепко спать по ночам, зная, что красавица дочка сидит в деревне, где на всю округу один-единственный паб, а овец в семь раз больше, чем людей?
– На самом деле жизнь окажется не такой страшной.
– Разве? А как насчет Оливии и Роуз? Вы помогаете им занять достойное положение в обществе, смягчаете буйный нрав Оливии и оживляете задумчивость Роуз. Что они почувствуют, узнав, что вновь оказались брошенными? – Граф слышал историю бывшей герцогини, матери девушек, которая оставила детей и вместе с любовником уехала на континент.
Дафна вздохнула и потерла лоб.
– Постепенно все свыкнутся с мыслью о моем уединении, а я постараюсь убедить их, что действительно этого хочу.
– Они не глупы.
– Конечно, не глупы! И именно поэтому научатся уважать мои желания. А истинную причину отъезда им знать вовсе не обязательно.
– Им-то не обязательно, а вам?
– О чем вы?
– О том, что вы пытаетесь обмануть прежде всего саму себя. Не хотите столкнуться лицом к лицу с Хэллоузом и с его угрозой показать портрет в Лондоне.
Дафна прижала ладонь к груди.
– Даже страшно представить.
– Но почему? Разве вам стыдно за свой поступок?
– Не знаю… наверное, нет. Тогда я просто хотела помочь маме.
– Так почему же боитесь чужого мнения?
Дафна взглянула изумленно.
– А я-то считала наивной себя! Бенджамин, перед вами девушка с неясным прошлым. Если портрет вдруг всплывет, восстановить ее репутацию уже не удастся. Она может остаться в Лондоне и подвергнуться всеобщему презрению, а может по доброй воле тихо уехать из города. Лично я предпочитаю второй путь.
Фоксберн не мог поверить, что мисс Ханикот говорит серьезно. Она стремительно ворвалась в его жизнь и вот теперь готова так же стремительно исчезнуть. Что ж, он все равно собирается вернуться в Лондон, разве не так? Граф встал, провел пятерней по волосам и заговорил неожиданно резко.
– Понимаю ваше стремление бесшумно и незаметно покинуть светское общество. Так будет спокойнее, да и чувство собственного достоинства не пострадает.
Дафна вздохнула.
– Наверное…
– Но сбежать от сложностей судьбы невозможно. Жизнь – штука запутанная, неприятная и болезненная. Изъянов и пороков в ней немало. Никому не хочется сталкиваться с испытаниями, но если постоянно прятаться, то… можно ли подобное существование назвать жизнью?
Дафна вскочила с подоконника и гневно встала напротив, чтобы смотреть ему в лицо.
– Прекрасно! Считаете мою жизнь пустой, потому что я не страдаю постоянно и бесконечно, как это делаете вы!
– Не стоит преувеличивать, – сухо заметил Фоксберн. – Вовсе не предлагаю прострелить ногу.
