Миссис Харрис похлопала себя по карману.
– Сразу же после полудня, мисс. Как необдуманно с его стороны не поставить вас в известность относительно своих намерений. Возможно, все выяснится к вашему полному удовлетворению, когда вы прочтете его письмо. Ваш кузен оставил для вас, когда оплачивал счет.
– Письмо?
Миссис Харрис вытащила из кармана кучу бумаг и нашла среди них послание Тимоти.
И в этот момент зазвонил колокольчик у входной двери.
– Ну вот, опять начинается. – Миссис Харрис поспешно сунула письмо Пруденс в руки. – Люди не верят доске с объявлением, что у нас все занято, хотя я выставила ее на самом видном месте на ступенях. Я отказала уже почти дюжине приезжих, и все они были уверены, что я могу найти им свободную комнату, как по волшебству, если только пожелаю. Извините меня. Я сейчас вернусь, вот только спроважу их отсюда.
Пруденс едва ее слышала. Стиснув в руке конверт, она на мгновение словно окаменела. Мозг ее сверлила одна мысль: пока она развлекалась на пляже, из-под ног у нее вырвали весь ее мир.
В послании Тимоти говорилось, что они с миссис Мур отправились в Джиллингем. Все счета, как за комнаты в пансионе, так и за процедуры в банях Махомеда были полностью оплачены. В конверт вместе с письмом были также вложены несколько банкнот.
«Тебе, несомненно, понадобятся деньги, – писал Тимоти, – поскольку Рэмси ничего тебе не смогут дать, как бы ты ни ценила их общество. Пожалуйста, сообщи мне свой новый адрес, чтобы мы могли переслать тебе твои вещи. Я буду счастлив выслать их по любому адресу, кроме, разумеется, адреса Рэмси. Ты придерживаешься своих убеждений. Я должен придерживаться своих. Возможно, тебя приютит у себя кузен Тобиас. Я советую тебе обратиться к нему с этой просьбой».
В конце шел целый список адресов родственников Пру, которым она уже всем написала. Внизу страницы Тимоти поставил свою подпись, но там не было ни нежных прощальных слов, ни извинений или оправданий, ни единого слова сожаления или печали по поводу их расставания.
Пруденс была ошеломлена. Вся ее радость улетучилась в мгновение ока. Чувство вины захлестнуло ее, как приливная волна, угрожая свалить с ног. Как последняя идиотка, она в погоне за развлечениями профукала собственное благополучие, лишив сама себя тихой безопасной гавани. Куда ей теперь идти? Что делать?
Перед ее мысленным взором возникло лицо Чарльза Рэмси, и она услышала его слова: «…состояние покоя, мисс Стэнхоуп. Я обрел его посреди хаоса…» Пруденс расправила плечи. Затем, закрыв глаза, сосредоточилась на том, чтобы расслабить мышцы шеи. И опять Рэмси словно прошептал ей в самое ухо: «Стремитесь к состоянию покоя. Это всегда поможет вам в трудную минуту».
Она пойдет к нему, решила Пруденс. Он сам просил ее обратиться к нему, если у нее возникнут какие-либо проблемы, и сейчас был именно такой случай. Вне всякого сомнения, если какому мужчине и можно было доверять, так это Чарльзу Рэмси. Постаравшись скрыть свое смятение под маской безмятежности, Пруденс сказала миссис Харрис, что вернется за своими вещами чуть позже, и храбро зашагала к дому, где проживали Рэмси.
Они остановились в доме на Жермен-плас, не далее чем в нескольких кварталах от пансиона миссис Харрис. Пруденс решила пойти туда пешком по улице Сент-Джеймс, хотя это и значительно удлиняло путь. Но на Сент-Джеймс-стрит располагалось множество магазинов, и для одинокой молодой женщины здесь было меньше риска, что к ней пристанут какие-нибудь гуляки, чем на Марин-Парад. Она порадовалась про себя, что догадалась надеть капор. Его поля надежно защищали ее от любопытных взглядов, которые бросали на нее прохожие.
Она чувствовала себя очень странно – как бы уменьшившейся в размерах и ставшей почти невесомой – без привычной твердой опоры, какой была для нее рука миссис Мур или кузена. Еще более странным ей казалось то, что она идет в частный дом к джентльмену, которому, как она чувствовала, она еще не вполне могла доверять. Стук ее каблуков по тротуару звучал неестественно громко, отзываясь в душе тревогой. У нее нет дома! У нее нет дома! Она совершенно одна в этом мире. Необычность ситуации, в которой она столь неожиданно для себя очутилась, вызвала слезы у нее на глазах, и она яростно заморгала, пытаясь смахнуть их ресницами.
Ей отказали от места. Мысль эта вновь вызвала у нее слезы, и, достав носовой платок, она промокнула глаза. Она была чужой в Брайтоне. И она была чужой в Джиллингеме. Где же ее место? У нее возникло странное чувство, будто она плывет над тротуаром, ни с кем и ни с чем не связанная. Она была столь расстроена, столь погружена в свои мысли, что ее ухо не зарегистрировало шум приближавшейся дорожной кареты, когда она подошла к углу Жермен-плас. К тому же поля ее шляпки мешали ей что-либо видеть сбоку. Не заметив кареты, она шагнула на мостовую.
И тут же отпрыгнула назад, услышав крик:
– Эй, берегись! Смотри, куда идешь!
В следующую секунду мимо нее промчалась громадная дорожная карета, оглушив ее звоном упряжи и цокотом лошадиных копыт. В окошке мелькнуло лицо мужчины – темные волосы, беспокойное выражение.
Какой ужас! Пруденс застыла, пораженная собственной глупостью. Она едва не погибла, и все потому, что совершенно не обращала внимания на то, что происходит вокруг. Она была теперь одна, и некому было заботиться о ней, кроме нее самой. Она не могла позволить себе подобную невнимательность. Этому следовало положить конец.
Ее затуманенный слезами взор последовал за каретой. По обе стороны Жермен-плас располагались красивые четырехэтажные дома с эркерами, и в большинстве своем они были сданы приезжим. Самое обычное место, самый обычный способ напомнить тебе, что ты смертна! Необычность заключалась в том, что карета, которая ее едва не сбила, остановилась перед домом, куда она сама направлялась. Из кареты вышел джентльмен, чей крик только что предупредил ее об угрожающей ей опасности. У него были темные волосы, и он был модно одет. Обойдя карету, он помог выйти из нее поразительно красивой женщине, которая тут же раскрыла объятия и вскрикнула от удовольствия при виде спускавшихся по ступеням Грейс, Руперта и Чарльза.
Радостные восклицания и веселые улыбки составляли столь резкий контраст с ее собственным настроением, что Пруденс застыла на месте, чувствуя себя не в состоянии предстать перед друзьями такой расстроенной. Веселье и безмятежность утра, проведенного ею в их обществе, казались ей сейчас, после всего того, что обрушилось на нее днем, чем-то невероятно далеким, почти нереальным. Она понимала, что ее появление сейчас здесь, несомненно, омрачит их радость.
