— Чтобы спасти ее жизнь! — огрызнулась Ханна. — Она совсем ребенок.
— Сколько времени ты уже прячешь ее?
— Около недели. Мы не знаем, что с ней делать.
— Господи! Она лежит в этой жаре под крышей целую неделю? Это убьет ее, Ханна! Почему ты не сказала мне? — взволнованно воскликнула Симона, прижимая мокрые пальцы к пульсирующим вискам.
— Потому что не хотела доставлять вам новые заботы, мамзель.
Смысл ее слов ошеломил Симону. Ханна, должно быть, знала о Ноэле… может быть даже о Милу. И если знала она, то кто еще мог знать? Симоне казалось, что стены наступают на нее. Но ее собственный страх заставил ее осознать, какой ужас испытывает маленькая рабыня. Напуганная, в поту, с сердцем, бьющимся так неистово, как сердце Симоны сейчас.
Духота под крышей, должно быть, невыносима. А если девочка умрет там от теплового удара? Что тогда? О Господи!
Симона давно приняла решение: она не будет подстрекать рабов к поискам свободы, как месье Отис, но она поможет любому рабу, бегущему от жестокости. Она должна это делать, несмотря на глубокую преданность семье. Но неужели ее убеждения должны подвергнуться испытанию так быстро?
— Я выпускаю ее по ночам, — сказала Ханна. — Она спит со мной… Она избита… Вымыть вам волосы, мамзель?
— Пожалуйста, Ханна.
Симона оперлась на высокую спинку маленькой ванны и попыталась успокоить сердцебиение, пока Ханна лила теплую воду на ее длинные волосы и мылила их.
«Она избита», «совсем ребенок». Вероятность того, что девочка бежала от сексуального насилия, привела Симону в ярость.
— Я хочу увидеть эту девочку, Ханна. Дай подумать… Когда стемнеет, ты можешь привести ее сюда. Я дам тебе мазь для ее ран.
— Сюда, мамзель? — Голос Ханны задрожал от страха.
— Да, когда все заснут. Я выйду на галерею. Около полуночи.
— Мамзель, я не могу вывести ее из хижины. Даже у ночи есть глаза.
Симона встала. Она увидела отражение своего обнаженного тела в высоком зеркале напротив, и ее обожгло воспоминание об объятиях Ариста. Пронзившее ее желание было похоже на боль. Она знала, что должна делать, и знала, что это лишит ее любви, счастья, возможно даже самой жизни.
Ханна взяла большое полотенце, завернула в него Симону и стала вытирать ее волосы. Снова как будто Арист нежно вытирал пропитанные дождем пряди, бросал ей свой халат. «Снимите мокрую одежду, пока я разожгу огонь».
Симона с трудом отогнала память о его соблазняющем голосе.
— Я должна поговорить с этой девочкой.
— Мамзель, она испугается вас.
Симона вышла из ванны.
— Помоги мне одеться. Простое белое платье, я думаю. Такое жгучее солнце, а я должна идти в конюшню. Я хочу, чтобы ты пошла со мной, Ханна. И возьми графин с вином.
Симона удивилась, что ее голос звучит так спокойно, хотя внутри она вся дрожит. Если она сделает этот шаг, ничего уже нельзя будет изменить.
В конюшне Симона деловито говорила с грумами, моющими кобыл прохладной водой. Время от времени она отпивала вино из бокала, поданного Ханной. Через некоторое время, раскрасневшись, она сказала:
— Ханна, у тебя есть в хижине чистая вода?
— Да, мамзель, я сейчас принесу.
— Нет, я пойду с тобой. Я хочу посмотреть, насколько жарко в твоей хижине летом.
— Жарче, чем в конюшне, мамзель. Вам лучше остаться здесь.
— Нет. Возьми вино, — не уступила Симона и обратилась к вытаращившим глаза грумам: — Продолжайте работу. — И она вышла из конюшни во влажную утреннюю жару.
Ханна неохотно последовала за ней, затем заспешила вперед открыть ей дверь хижины. Внутри было сумеречно и сильно пахло древесным дымом и тушеным мясом, кипящим в черном железном котелке, усугубляя удушающую жару. Маленький мальчик подкладывал в огонь прутики.
— Иди в конюшню и помоги грумам мыть лошадей, — приказала Симона, и его лицо облегченно просияло. Он весело выбежал из хижины.
Симона посмотрела вверх на узкую длинную полку:
— Сними ее, Ханна.
Горничная закрыла на засов дверь и тихо позвала:
— Спускайся, Долл.
Никто не появился.
— Долл? Ты должна спуститься.
Над краем полки показался полный ужаса глаз, обведенный багровым кровоподтеком. Ханна подошла, и беглянка скатилась с полки в ее поднятые руки. Ханна поставила девочку на ноги, но поддерживала несколько минут, пока Симона в ужасе смотрела на нее.
Совсем ребенок, как и сказала Ханна, но реальность шокировала.
«Женщина-ребенок»! — с дрожью подумала Симона. Синяк вокруг глаза был не единственным. Синеватое пятно на щеке и багровый след вокруг тонкой шеи.
— Это Долл, мамзель. Так они ее называют.
«Долл — кукла. Что ж, имя подходит, — подумала Симона. — Она хорошенькая».
— Сколько тебе лет, Долл?
— Двенадцать, мамзель.
Голос Симоны задрожал от ярости, когда она спросила:
— Кто это сделал с тобой?
— Молодой господин.
— Месье Оноре?
Девочка утвердительно кивнула.
— Я не верю, что месье Оноре мог сделать такое! — воскликнула Симона. Она знала наследника Магнолиевой Аллеи, очаровывавшего пожилых дам прекрасными манерами.
— Это правда, мамзель, — подтвердила Ханна.
— Да, мамзель, — сказала Долл, ее глаза наполнились слезами. — Мне пришлось убежать, чтобы он не убил меня. — Ее хриплый голос снова привлек внимание Симоны к рубцу на шее. — Когда молодой господин пьян, он становится плохим и всегда ищет меня.
Смысл ее слов ужаснул Симону. Девочка была маленькая, только расцветающая, привлекательная в своей невинности. Симоне стало плохо от ярости. Она не могла отвернуться от несчастного ребенка, несмотря на опасность.
— Я постараюсь найти в доме место, где мы сможем надежно спрятать ее. В Беллемонте есть комнаты, которыми никогда не пользуются. Нельзя допустить, чтобы ее нашли и отправили обратно в Магнолиевую Аллею, где ее высекут.
— О, мамзель! — голос Ханны прервался, лицо исказилось от страха. Она заслонила девочку, когда Симона стала открывать дверь.
Пока маман и беременная золовка спали в самые жаркие часы дня, Симона отправилась обследовать пустые комнаты: старую детскую на третьем этаже, где Тони и умершая сестра Тереза провели детство, и другую, ближе к спальне родителей, в которой выросли она и Алекс.
Еще не решили, какую из них подновить для будущего ребенка Орелии, но времени оставалось достаточно. Рядом со старой детской была комната портнихи. Ее тоже редко использовали, потому что модистка больше не приезжала на плантацию. Женщины Беллемонта ездили в ее модную лавку в город.
Симона выбрала детскую из-за обитых сундуков под небольшими окнами, служивших диванчиками. В сундуках было достаточно места, чтобы Долл могла спрятаться в случае необходимости, по крайней мере на короткое время.
