— На мосту то болван какой с фурой застрянет, то телеги с ранеными пропускают. Когда еще подойдем туда, — пояснил Афанасьич, помогая Докки подняться в карету. — Поедем верхами, иначе можем не успеть перебраться. Армейцы мост порохом начиняют, взрывать будут, чтоб француза остановить. Надобно успеть перебраться — хоть по мосту, хоть вплавь — как угодно, но уйти отсель.
— Но я могу и в дорожном платье ехать верхом, — запротестовала Докки, которой совсем не хотелось сейчас впопыхах переодеваться в амазонку в тесноте кареты.
— Юбка не годится — все наружу будет, — резко сказал Афанасьич. — Нельзя, чтоб на вас всякий сброд глазел. Опять же без сапог ноги свои сотрете. Сменяйте одежу!
Он впихнул в карету горничную и захлопнул за ней дверцу.
— Не поеду я на лошади, страшно, — всхлипывала горничная, помогая Докки облачиться в амазонку и сапожки. — Барыня, скажите ему, что я не поеду!
Слуги боялись Афанасьича больше, чем хозяйку, потому порой пытались воздействовать на него, прибегая к помощи Докки.
— Как он скажет, так и сделаешь, — ответила она Тусе, понимая, что Афанасьич не просто так решил уезжать отсюда верхами. Известие, что мост будут взрывать, ее также сильно обеспокоило, но почему-то она волновалась не только за себя, но и за тех всадников, которые сейчас сражались и гибли за нее, за Тусю, за Афанасьича, Степана и всех других людей, которые стояли, шли, ехали, жили — и здесь, и поблизости, и далеко — по всей России.
— Ну, скоро там? — снаружи послышался голос слуги.
— Иду! — Докки повесила на шею кожаный шнурок с зрительной трубой и вышла из кареты. Афанасьич уже подводил к ней Дольку. Кобыла неспокойно прядала ушами и заводила глаза, напуганная грохотом выстрелов, оживлением на дороге и той тревогой, которая передавалась ей от людей.
Афанасьич подсадил барыню в седло и уселся на своего коня.
— Понял, Степан? — говорил он кучеру. — Оседлаете всех запасных — сколько седел хватит, — вещи привяжете. Как увидишь, что не успеваете на мост, распряжете лошадей. Прохора, Туську, Ваньку да Макара посадите верхами — и на ту сторону. Не тяни до последнего, бросай эту карету да бричку — обойдемся. Главное — выбраться отсель. Если что — потеряемся али как, — встретимся по дороге на Псков, будем друг о друге спрашивать по постоялым дворам. Денег я тебе дал на случай чего.
— Понял, Егор Афанасьич, все понял. Не боись, все сделаем, — отвечал ему Степан.
Слуги стояли полукругом около Докки и Афанасьича, взволнованно поглядывая то на них, то на луг, где все сражались наши с французами.
Афанасьич кивнул и поехал по обочине. Докки последовала за ним, попрощавшись со слугами и вновь уставившись на поле боя, предоставив кобыле самой пристраиваться в хвост коня Афанасьича. Замыкали кавалькаду два стременных, которых Афанасьич взял в сопровождение, ведя на поводу лошадь, навьюченную поклажей.
Продвигались шагом, потому как перейти на более быстрый аллюр на забитой транспортом и людьми дороге не представлялось возможным. Они почти подъехали к мосту, когда Докки увидела, как из небольшого перелеска, отделенного от дороги распаханным полем, показался русский эскадрон и поскакал на французов, теснивших наш левый фланг. Едва она обрадовалась подмоге, как заметила, что со стороны неприятеля из-за островка деревьев выскочил конный отряд, и понесся по краю поля к реке, огибая луг.
— Французы, — завопил кто-то на дороге. — Французы с тыла!
На пути всадников был тот перелесок, где еще несколько минут назад стоял наш эскадрон и где теперь не было никого, кто мог бы их остановить. Неприятельский отряд свободно продвигался вперед, направляясь к небольшой группе русских верховых, стоящих на возвышении у реки, неподалеку от незащищенного теперь перелеска. Это были, по всему, офицеры высшего командного состава. На то указывали их треугольные шляпы с плюмажами, черные мундиры с эполетами, зрительные трубы в руках. Казалось, они не видели приближающихся ним французов, которые растянулись на скаку, — впереди неслось с десяток всадников, за ними — группа чуть больше, основная часть отряда отставала еще на пару десятков саженей.
Докки остановилась, наблюдая за происходящим в зрительную трубу, от бессилия до боли закусывая губу. Народ на дороге заволновался, зашумел. Какие-то мужики побежали в сторону русских офицеров — предупредить, хотя было очевидно, что и верхом не успеть это сделать.
И когда всем чудилось, что французы вот-вот нападут сзади на ничего не подозревающих командиров, те вдруг развернулись и понеслись навстречу врагам, на ходу обнажая сабли. Они столкнулись с первыми всадниками, закружились в беспощадной схватке. На солнце засверкали клинки оружия, отблесками запрыгали в глазах Докки, и она вдруг с потрясением и ужасом узнала в одном из этих отчаянных, бесстрашных воинов Палевского. Сначала ей показался знакомым высокий гнедой конь с белыми носочками на передних ногах, на котором сидел офицер, мчавшийся впереди маленького отряда. Она пыталась лучше разглядеть всадника: увы, черты его лица было разглядеть невозможно, но сердце ее так забилось, так почувствовало, что это он, а взгляд отличил фигуру, посадку в седле, движения по тем неуловимым признакам, которые она никогда бы не смогла объяснить ни себе, ни кому другому. И мгновение спустя она была совершенно уверена, что это — Палевский, и мысль, что сейчас, на ее глазах, в этой неравной битве он может погибнуть, привела ее почти в исступление. Не осознавая, что делает, Докки воскликнула: «Палевский!» Бросив трубу, она повернула Дольку и поскакала было в сторону сражения, но Афанасьич успел перехватить повод кобылы.
— Куда?! Стой! Не пущу! — вскричал он, с силой дергая уздечку, отчего Долька заржала и чуть не встала на дыбы. Афанасьич посмотрел на помертвевшее лицо своей барыни и быстро сказал:
— Вона подмога идет! — кивком головы он показал на эскадрон, во весь опор мчавшийся на выручку своим командирам. В считаные мгновения — но Докки они показались вечностью — к сражающимся офицерам подоспела внушительная помощь. Они смяли авангард французов, опрокинули их, понеслись дальше, лавиной налетев на основные силы вражеского отряда. Еще несколько минут ожесточенной схватки, и французы повернули, понеслись назад, наши солдаты бросились за ними в погоню. Докки не смотрела туда, где шло преследование, а напряженно вглядывалась в группу офицеров, что осталась на месте стычки. Одного сняли с лошади и уложили на траву, двоих стали перевязывать прямо в седле. С невиданным облегчением она увидела среди живых и невредимых Палевского. Он сидел на гнедом, без шляпы, показывая рукой, все сжимающей обнаженную саблю, куда-то на луг, где еще продолжался бой.
