– Я и близко не подходила к этой маленькой горбунье, – завопила Корали. – Разве тебе никто не рассказал, что случилось прошлой ночью? Да все потаскушки Ковент-Гарден обсуждают эту новость – как Эйнсвуд раскидывался деньгами и гонялся за какой-то долговязой шлюхой-цыганкой…
– Эйнсвуд? – переспросил Боумонт. – С высокой особой женского пола?
– Разве я не так сказала? Это он дал мне булавку. – Она шлепнула по украшению. – В плату за то, что она толкнула меня на опорную колонну.
Расквашенный рот Боумонта скривился в безобразной улыбке.
– Так это же та дылда, за которой он гоняется несколько недель кряду. С тех пор, как она его сбила с ног на Винегар-Ярде. Разве ты не помнишь, как она украла маленькую чернявую цыпочку у тебя из-под носа?
– Век ту суку не забуду, – произнесла Корали. – Но ведь она-то была во вдовьем наряде. А вчерашняя из тех грязных цыганок-воровок – родственница тем жирным свиньям, которые притворяются, что могут предсказать судьбу.
Боумонт сначала пялился на нее, затем потряс головой, подобрал бутылку джина и приложил к распухшим губам. Когда бутылка опустела, он поставил ее.
– Должен признать, что глупее тебя нет женщины во всем христианском мире, воистину так.
– Однако ж хватило мне ума, чтобы не дать расквасить мою физиономию, ведь так?
– Но не хватило ума увидеть, что именно Эйнсвуд помог твоей маленькой французской шлюхе ограбить тебя, слепоту эдакую, прошлой ночью.
– Герцох-то? Да чтоб обчистил? Когда у него деньжищ столько, что он не знает, куда их девать, и бегает по Лондону, и раздает кошельки, полные монет, словно они сожгут его, ежели он подержит их слишком долго в кармане?
– Что мне в тебе нравится, Корали, так это твоя непорочная свобода от всех разновидностей работы ума. Попытайся ты сложить два и два, это бы чересчур повредило тебе голову, не так ли, моя маленькая чаровница?
Корали было невдомек, что он имеет в виду, словно он разговаривал с ней на латинском, греческом или китайском. Она перестала обращать на него внимания, подошла к шкафчику и достала другую бутылку джина, открыла ее и налила в грязный липкий стакан.
Наблюдая, как она пьет, Боумонт продолжил:
– Не могу придумать, с какой стати мне стоит тебя просветить. Блаженны неведающие, как говорят люди.
В сущности удивительно, зачем он вообще пытается разговаривать, когда от этого одна сплошная боль. Беда в том, что когда Боумонт страдал или был несчастлив, или испытывал что-либо в любой степени неприятное, его любимым времяпрепровождением, обычно вкупе с опиумом иили алкоголем, являлось сделать кого-нибудь столь же несчастным, как и он сам.
Следовательно, он посчитал необходимым просветить Корали.
– Позволь, догадаюсь, – продолжил он. – В том крысином гнезде скопленных тобой побрякушек наряду со всем, что было также не твоим, какие-то вещицы принадлежали той чернявенькой крошке, от которой тебя освободила мисс Лидия Гренвилл.
Корали с размаху шлепнулась в кресло, глаза ее затуманились.
– Да, и какая прелесть они были. Рубины и еммифисты. – На руку, сжимавшую бутылку джина, шлепнулась слеза. Сводня наполнила еще стакан. – А сейчас у меня только и осталось, что булавка герцоха, да и то ее хочешь прикарманить.
– Аметисты, а не еммифисты, ты, корова безграмотная, – поправил Боумонт. – И они, должно быть, настоящие драгоценные камни, а не фальшивка, иначе никто бы не побеспокоился их забрать. Не видишь, что ли? Дылда подговорила Эйнсвуда помочь их вернуть своей любимой маленькой цыпочке, и они наняли Аннет. Она бы никогда не осмелилась поступить по собственному усмотрению. Она уже угостила Мика лауданумом, когда я заявился сюда, и не слишком-то была рада увидеть меня на час раньше уговоренного. Мне, в сущности, пришлось волочь ее наверх за ноги. Когда я узрел, что она сотворила с твоей комнатой, я понял что к чему. Тогда она ударилась в панику и сбежала – я погнался за ней и наткнулся прямо на Эйнсвуда. Спорю на что угодно, что они поделили добычу и помогли ей выбраться из Лондона. И теперь герцог и мисс Лидия Гренвилл до одури смеются над тобой. Еще бы. Они украли у тебя двух девиц, все твои драгоценности и деньги.
Опустошив бутылку и заметив, что Корали ревностно удерживает другую, мистер Боумонт оставил сводню поразмышлять над тем, что только что сказал.
В любом случае он не был склонен наблюдать, как прорастают посеянные им ядовитые семена. Ему этого и не требовалось. Боумонт точно знал, что сказать, какие выбрать замечания согласно природе развесившего уши. И оставить слушателя удобрять ядовитый садик и пожинать зло, посеянное им, Боумонтом.
В пятницу Элизабет и Эмили предавались чтению страниц «Сплетника» о героическом поведении своего опекуна на Эксетер-стрит, которые включали весьма интересную подробность, что мисс Гренвилл гналась за ним до Странд.
В субботу, когда вся семья собралась за завтраком, пришло срочное письмо из Лондона. Не успели девочки распознать чрезвычайно плохой почерк Эйнсвуда наравне с его печатью, как лорд Маркс вышел из-за стола, взял письмо и удалился с ним в свой кабинет. Леди Маркс последовала туда вслед за ним.
Несмотря на толстые стены кабинета, ясно послышались визгливые вопли. А моментом позже туда поспешила горничная с нюхательной солью.
Тем же субботним вечером появилась старшая из трех сестер Дороти с мужем. А в воскресение – остальные две со своими супругами.
К тому времени Элизабет и Эмили уже успели прокрасться в кабинет к дядюшке, прочитать письмо и выбраться обратно.
Используя многочисленные изобретательные уловки, Элизабет и Эмили умудрились довольно много подслушать в течение дня, чтобы ухватить суть семейного скандала. После обеда им потребовалось только приоткрыть окно своей спальни и, спрятавшись за шторой, послушать, о чем беседуют на веранде мужчины, отправившиеся туда покурить и, судя по звукам, откликнуться на зов природы. Ветеран брачных уз лорд Багнигг, будучи хорошо навеселе, продержался дольше всех.
– Как ни прискорбно, – вещал он, – но кто-то ведь должен подумать о Лиззи и Эм. Выступить единым фронтом, вот что желательно. Нельзя выказывать одобрение случившемуся. И так уже разразился скандал. Нельзя принять в этом участие, став наблюдателями. Провались он пропадом, этот мальчишка! Это ли не в его духе? Девица-то без роду, без племени, что и говорить, или, наверно, неподходящих кровей, каких и упоминать не стоит, ежели кто о них к этому времени слышал. А скачки? Он будет выигрывать ее в скачке, словно она кошелек какой-то. Бедная Лиззи. Готовится выйти в свет, и как она будет держать свою голову? Известная писака, побежденная в скачке, – герцогиня Эйнсвуд, не больше, не меньше. Даже этот старый развратник, папаша Чарли, должно быть, переворачивается в гробу.
