— Ах, — только и смог вымолвить он, подумав, что лучше бы ему никак не реагировать, чем так бестактно.
Леди Кэтрин также возмущало поведение Рирдона по отношению к невесте. В одно прекрасное утро, выйдя к завтраку, он взял Анну за подбородок и сказал:
— Доброе утро, мой маленький воробышек.
— Доброе утро, Фредерик, — ответила Анна с глупой от счастья улыбкой.
— Гм! — произнесла леди Кэтрин.
Лорд Мэддерсфилд фыркнул, чем окончательно вывел сестру из себя.
— Когда мы поженимся, я наряжу тебя в яркие цвета и ты будешь вместо воробышка маленьким попугайчиком, — прошептал Фредерик, усаживаясь рядом с Анной.
— О чем вы там толкуете, милорд? Я не позволю никому вести беседу, в которой я не принимаю никакого участия, — тут же сделала ему замечание леди Кэтрин.
— Я не сказал ничего, достойного повторения для вашего слуха, мэм, но теперь я скажу все, что вам понравится.
— Ха! Красиво сказано, — откликнулся Мэддерсфилд. — Тебе не на что пожаловаться, сестрица.
Анна улыбнулась Фредерику. Какой же у нее храбрый жених! И как ее будоражила мысль, что очень скоро ее нарядами займется тот, кому по душе яркие цвета! Ее мать всегда подбирала ей невыразительные унылые платья.
Следующее свидетельство неестественного поведения Анны было замечено однажды вечером, когда Рирдон попросил свою невесту показать ему, где найти какой-то словарь. Это было явным предлогом, чтобы выманить ее из комнаты. Когда они вернулись, блуждающие улыбки на их лицах вызвали определенные подозрения ее милости. Однако то, как лорд Рирдон споткнулся о край ковра и почти растянулся на полу, каким-то образом успокоило ее.
Анна, естественно, не позволила ему слишком вольничать. Он поцеловал ее в губы, но она назвала это дурным озорством. Он ответил на ее негодование интригующей улыбкой светского человека, от которой девушка замерла, потом вся затрепетала, почувствовав слабость. Ее переполняло желание, но она не отдавала себе в этом отчета.
Ее милость стала откровенно желать, чтобы бракосочетание совершилось поскорее.
Мистер Коллинз никогда не забывал возносить хвалу леди Кэтрин за ее покровительство. Немногим пасторам оказывалась честь исполнять свои обязанности на таких церемониях, а здесь бракосочетание между лордом Рирдоном и самой мисс Анной де Бёр. После превосходного завтрака молодым только и оставалось, как покинуть Розингс. Супруг галантно подсадил Анну в карету. Она взглянула еще раз в окно на строгое лицо своей матери. Их глаза встретились, и новобрачную охватило восхитительное чувство освобождения. Ее новый хозяин, лорд Рирдон, прыгнул на ступеньку кареты и… промахнулся.
Таким образом в день своей свадьбы Фредерик Лестер, девятый граф Рирдон-он-Эдсуотер, был водворен назад в дом своей тещи, откуда он должен был увезти свою добычу. Ему следовало сначала посмотреть, куда он прыгает. Фредерику некого было винить, кроме себя самого.
Он был помещен обратно в свою комнату. Вызвали хирурга. Рана, конечно, была не ко времени, но перелом оказался несложным и легко исправимым.
— Анна, — распорядилась леди Кэтрин, — тебе следует вернуться в свою комнату.
— Боюсь, что нет, мама, — ответила дочь. — Фредерик просил, чтобы я спала в его комнате. Для меня ведь можно принести туда небольшую кровать.
:— Какая нелепость! — воскликнула леди Кэтрин. — Ты будешь спать в своей старой комнате.
Анна поджала губы и попыталась выдержать взгляд матери.
Она первая опустила глаза. Леди Кэтрин улыбнулась.
— Вижу, теперь ты снова стала сама собой. Я не придам значения этой вспышке, Анна. А теперь иди и полежи с часок.
— Да, мама.
Анна прокралась в свою комнату и обнаружила, что комнату уже приготовили для нее. Она, не раздеваясь, легла поверх покрывала, намереваясь серьезно все обдумать, но очень быстро погрузилась в сон. Приблизительно через час она проснулась и поспешила в комнату Рирдона.
Зрелище ее отважного господина, лежащего на спине, бледного и немощного, с понурыми от боли глазами, переполнило все ее существо раскаянием в собственной трусости.
— Ох, Фредерик, дорогой, мама не позволит мне спать здесь, а мне так хочется быть подле вас.
— Не беда, воробышек. Я бесполезен для тебя с такой вот больной ногой.
— Фредерик, я думала, что я могла бы быть вам полезна. Я думала, что вам бы хотелось, чтобы я осталась здесь.
— Я бы и хотел этого, но что можно сейчас сделать? Я скоро бы уладил вопрос, если бы был в норме.
Его непоколебимый тон заставил ее задрожать.
— Тебе холодно, крошка? Тогда садись рядом со мной. Боже праведный, да ты весишь не больше перышка. — Она почувствовала движение его мускулов под тканью ночной рубашки. Фредерик прижал ее к себе и поцеловал, но совсем иначе, чем раньше. Анна могла чувствовать его руку, сжимавшую ее в том месте, где колотилось ее сердце. Она не могла понять, боится она или желает, чтобы он позволил себе чуть больше.
— Чем они меня опоили, Анна? — застонал Фредерик.
— Настойкой опия.
В дверь резко постучали, и она открылась настолько быстро, что Анна успела только принять чопорный вид, оставаясь сидеть на кровати мужа. Леди Кэтрин прошагала внутрь в сопровождении леди Рирдон. Анна соскользнула с кровати им навстречу. Рирдон прищурился, стараясь сфокусироваться на вошедших, и различил свирепую старушенцию, свою тещу, впивающуюся взглядом в его крошку.
— Иди в свою комнату, Анна, — велела мать. Анну лихорадило от чувства, которому она не знала названия. Она с трудом дышала.
— Я уйду, если мой муж попросит меня об этом! — воскликнула она.
Уже давно глаза ее матери не были такими обжигающе-холодными, когда она смотрела на дочь. Кровь пульсировала в ушах, в груди все кипело. Только одно могло спасти Анну: ей надо было броситься на колени и слезно просить у матери прощения. Плакать, унижаться и сжимать подол ее платья.
Но… на самом дне ее страха возникало какое-то совсем новое чувство.
— Моя дорогая Анна… — Леди Рирдон собиралась призвать девушку к благоразумию.
— Она остается, — невнятно связывая звуки в слова, произнес Рирдон. — Вы обе, слышите меня!
Анна выпрямилась. Ее глаза подергивались, когда она опять попыталась выдержать материнский взгляд.
Словно сосульки в морозной ночи, страшные слова сорвались с губ ее милости:
— Анна, я крайне сердита.
Анна спрятала трясущиеся от страха руки за спину, но у нее дрожали губы, и она не сомневалась, что это видели все.
И тогда чувство, настолько глубоко захороненное на протяжении двадцати трех лет, что она едва ли вообще догадывалась о его существовании, горячей волной прокатилось по ее телу. Этим чувством был гнев. Он клокотал изнутри, закладывал уши, стучал в голове.
