Абу-ль-Хасан огромными глотками поглощал прохладный шербет, пытаясь избавиться от жгуче-приторного вкуса во рту. Слова повара о четырех чашах этого дьявольского зелья ошеломили его. «О нет, я больше не выдержу… Теперь понятно, почему халиф ищет себе замену… Ибо пить этот яд и оставаться в живых не под силу ни одному живому существу!»
Но гнев глупого Абу-ль-Хасана уже стих и потому он пробурчал лишь:
– Ну, мы сегодня государственные дела уже вершили… А потому никто не может заставить нас выпить еще хоть глоток. Эй ты, визирь! Повели наложницам, дабы они ждали наше солнцеподобное величество в опочивальне. Мы желаем ласки и любви!
Умар отвесил глубокий поклон и заспешил к главному евнуху, прикидывая, стоит ли говорить тому о повелении настоящего халифа.
Увы, главный евнух тоже был давним недругом визиря. И потому Умар решил, что не будет ничего дурного в том, что евнух останется в неведении о том, кто именно сейчас называется халифом и кому сейчас стоит угождать, как самому Гаруну аль-Рашиду.
«И если главного евнуха объявят душевнобольным, то моей вины в этом не будет… Просто надо достойно исполнять свои обязанности! А не пытаться занять пост, не подобающий глупцу, мздоимцу и… и лентяю».
Следом за визирем неторопливо шествовал «халиф» в сопровождении четверки стражников. Они услышали повеление «проводить величество в опочивальню» и теперь готовы были вновь совершить долгий переход по лестницам и коридорам дворца, дабы оказался «халиф» в соседних с пиршественным залом покоях.
Главный евнух не поверил своим ушам. Чтобы визирь передавал ему повеление?! От халифа?! Такое деяние просто выходило за все рамки приличий. Но, увы, он вынужден был с поклоном выслушать слова этого надменного глупца и, увы, с поклоном же отправиться выполнять его повеление. Удивляясь тому, что халиф захотел увидеть в своей опочивальне всех наложниц сразу, он все же приказал девушкам одеться подобающим образом и повел их по тайному коридору прямо в опочивальню владыки.
Достойный Джалал-ад-Дин уже суетился, расставляя высокие подсвечники и подготавливая огромное, как клумба, ложе повелителя. Что-то в выражении его лица очень не понравилось главному евнуху, но унизиться до разговоров с этим лизоблюдом тот не решился. И напрасно… Хотя понял это он ох как нескоро!
Наконец стражники распахнули двери опочивальни, и халиф вошел в свои покои. Нубийцы остались за дверями. Джалал-ад-Дин кивнул Абу-ль-Хасану, как старому приятелю. И это еще сильнее насторожило главного евнуха. И опять он промолчал, не в силах заставить себя опуститься до разговоров с этим глупым управляющим кафтанами.
Шаркая туфлями как столетний старик и мечтая снять огромную чалму, которая то и дело сползала на лоб, «халиф» вошел в опочивальню и недовольно оглядел девушек, которых привел главный евнух.
– М-да… Мы давно уже подумывали над тем, что наложниц у нас должно быть больше… Больше, чем звезд на небе, больше, чем капель в море. Скажите мне, несчастные, кто из вас самая главная наложница?
Девушки переглянулись недоуменно. Увы, не все они хоть раз в жизни видели своего властелина. Более того, некоторые даже не понимали речей, произнесенных на чистом арабском языке.
– Я управляю твоим гаремом, о великий! – приосанившись, произнес главный евнух.
Халиф окинул его долгим взглядом и переспросил:
– Так ты и есть наша главная наложница? Странная какая девушка: с чревом и бородой… Мы не любим таких. Уйди, нам ты сегодня неугодна… Пусть лучше сегодня со мной останутся…
Абу-ль-Хасан еще раз бросил взгляд на девушек и начал тыкать пальцем, унизанным перстнями:
– Вот ты останься, черненькая… ты, в шапочке… и, пожалуй, ты, с пером. Хотя нет, пера не надо… Сегодня я устал. Мне хватит и вас двоих. Пойдите все прочь. А ты, глупая толстая наложница, более никогда не показывайся нам на глаза. Управлять – управляй… Но тебя мы никогда, запомни, глупая женщина, никогда не захотим.
О, какое унижение вынужден был терпеть главный евнух! Никогда еще халиф не был столь… груб. И это в присутствии ненавистного Джалал-ад-Дина! О, это унижение почти невыносимо! О, какие слухи сейчас растекутся по дворцу! О, какой стыд…
Джалал-ад-Дин же умирал от смеха. Он готов был расхохотаться в голос, но решил, что делать этого не следует. Как славно посмеялся над его врагом халиф! И пусть халиф был поддельным, но унижение-то главного евнуха было настоящим! А это стоило всех тех сил, что были потрачены на сохранение серьезного и даже сурового выражения лица.
Кланяясь, покидали девушки опочивальню халифа. Главный евнух боялся даже представить, какие слухи теперь поползут по гарему. Он решил, что прямо сейчас, пусть это и недостойно правоверного, отправится домой и напьется допьяна, чтобы хотя бы до утра забыть об унижении…[13]
– Остановись, молю тебя!
Шахразада сделала удивленные глаза.
– Так ты не хочешь знать, что было дальше?
– Ох, я бы и хотел, но от смеха потерял силы. И сейчас более всего хочу отдохнуть и хоть во сне не видеть глупцов, которые смеются друг над другом, внешне сохраняя достойный вид.
Шахразада покорно кивнула и встала.
– Да пребудет с тобой благодать Аллаха!
– Но куда же ты, свет моих очей?
– Я не хочу тревожить твой сон ни своими рассказами, ни своим молчанием. И потом, солнце уже взошло. А значит, время моего рассказа истекло.
Шахрияр с удивлением повернул голову к окну. Солнце заливало своим беспощадным светом не только верхушки минаретов, но и дворцовый сад, и горы вдалеке, и, должно быть, уже всю прекрасную Кордову.
– Да будет так. Однако я повелеваю тебе продолжить рассказ сегодня вечером! Ибо мое любопытство не удовлетворено. Ведь я так и не узнал, что будет теперь с этим глупцом.
– Думаю, мой повелитель, тебе достаточно представить себя на его месте… Ну, или на месте халифа, наконец узнавшего, кто из его придворных служит ему, а кто лишь наполняет свои карманы, делая вид, что отдает саму жизнь повелителю. Позволено ли мне будет, о великий, удалиться?
– Ступай, прекрасная. Но как только солнце окрасит последним лучом вершины минаретов…
Шахразада лишь кивнула. Когда же за девушкой закрылась дверь, принц проговорил:
– Не дело, ох не дело…. Пора уже тебе, моя греза, отдыхать здесь, в моих покоях.
Говоря по чести, Шахрияр многое отдал бы за то, чтобы эта красавица появлялась перед ним, едва он только окажется на своей половине. Но мысль, что можно просто приказать…
