Протапа внезапно обуяла радость. Он тихо позвал:
— Шойболини! Шой!
Шойболини вздрогнула, ее охватило волнение. Так Протап звал ее когда-то в детстве. И вот сейчас он снова произнес это милое ее сердцу «Шой!». Сколько прошло лет! Но разве время измеряется годами! Оно измеряется счастьем и горем человеческой жизни. Для Шойболини эти годы казались вечностью! Услышав здесь, среди бесконечных волн, свое имя, Шойболини закрыла глаза. Она мысленно призвала в свидетели луну и звезды.
— Протап! Почему даже сегодня мертвую Гангу освещает луна? — тихо спросила Шойболини.
— Луна? Нет, Шой, это не луна, это солнце восходит! Не бойся, теперь нас никто не догонит.
— Тогда давай выйдем на берег, — предложила Шойболини.
— Шой!
— Да?
— Ты помнишь?
— Что?
— Однажды мы плыли так же...
Шойболини не ответила. Она заметила плывшее по течению бревно и ухватилась за него рукой.
— Держись за него! — крикнула она Протапу. — Отдохни!
Протап подплыл и взялся за бревно с другого конца.
— Помнишь? — снова спросил Протап. — У тебя тогда не хватило мужества утонуть, а я готов был сделать это...
— Помню, — ответила Шойболини. — Если бы ты не назвал меня «Шой», я сегодня искупила бы свою вину. Зачем ты назвал меня так?
— Я однажды уже был готов утонуть, чего же мне бояться сейчас?
— Не надо, Протап! — испугалась Шойболини. — Давай лучше выйдем на берег.
— Нет, я хочу умереть. — И Протап оттолкнул от себя бревно.
— Зачем ты так говоришь, Протап?! — воскликнула Шойболини.
— Я не шучу. А вот утону я или нет, зависит от тебя.
— Но чего же ты хочешь? Обещаю сделать все, что ты скажешь.
— Я выйду на берег, только если ты поклянешься...
— Какую клятву должна я принести?
Шойболини тоже оттолкнула бревно. В одно мгновение померкли звезды, погасла луна, а река словно загорелась синим пламенем. У нее перед глазами снова возник образ Фостера с саблей, занесенной над головой.
— Какую клятву? — задыхаясь, проговорила Шойболини.
И они снова плыли все дальше и дальше вперед. Их страшный разговор происходил под шум Ганги. Смеющийся лик луны отражался в ее водах. Волшебница природа! Она всегда одинаково красива, любуются ею или нет!
— Какую клятву, Протап?
— Клянись мне водой священной Ганги... — начал Протап.
— Что для меня Ганга? — перебила его Шойболини.
— Тогда поклянись своей верой, — сказал Протап.
— Я давно потеряла ее.
— Поклянись мной!
— Хорошо, подплыви ближе и дай мне руку, — попросила Шойболини.
Протап подплыл ближе, взял Шойболини за руку и долго не отпускал ее. Плыть стало трудно, они опять ухватились за бревно.
— Теперь я могу принести тебе любую клятву, какую ты только пожелаешь, — проговорила Шойболини. — А сколько времени прошло с тех пор, Протап?
— Поклянись, или я утоплюсь, — словно не слыша ее, твердил Протап. — Зачем мы только живем? Кто по своей воле захочет нести груз этой тяжкой жизни? О, если бы мы могли сбросить этот груз на дно величественной Ганги... Разве может быть счастье больше, чем это?
В небе по-прежнему смеялась луна.
— Какую клятву ты требуешь? — спросила Шойболини.
— Прикоснись ко мне, — начал Протап, — и поклянись... Помни, моя жизнь в твоих руках, от тебя зависит, быть мне счастливым или несчастным...
— Я поклянусь и буду верна этой клятве всю жизнь, — проговорила Шойболини.
Протап произнес слова страшной клятвы. Он требовал, чтобы Шойболини навсегда забыла его. Это было жестокое требование, равносильное смерти, и Шойболини не могла принести такую клятву.
— Кто еще на свете так же несчастен, как я?! — воскликнула она.
— Я, — ответил Протап.
— У тебя хоть есть богатство, сила, слава, друзья! У тебя есть Рупаши. А что есть у меня?
— У тебя ничего нет, — согласился Протап. — Тогда давай утонем вместе.
Шойболини задумалась на мгновение. Когда-то, много лет назад, первая большая волна реки, называемой жизнью, чуть не захлестнула ее. «Если я и умру, — подумала она, — не беда! Но почему ради меня должен умирать Протап?» Вслух же Шойболини сказала:
— Давай выйдем на берег.
Протап оттолкнул бревно и погрузился в воду. Но Шойболини все еще держала его за руку. Она притянула его к себе, и Протап снова оказался на поверхности.
— Хорошо, я поклянусь, — согласилась Шойболини. — Только подумай еще раз. Ведь ты хочешь отнять у меня последнее. Я от тебя ничего не требую. Почему же мне нельзя даже думать о тебе?
Протап выпустил ее руку, но Шойболини тотчас же снова ухватилась за нее. Затем заговорила взволнованным голосом:
— Протап, сожми мою руку крепче! А теперь слушай! Твоим именем я клянусь... Твоя жизнь и твое счастье у меня в руках. Слушай же, вот моя клятва! С сегодняшнего дня я забуду тебя. Сегодня я отказываюсь даже от надежды на счастье, сегодня я хороню все свои мечты. Знай, что сегодня Шойболини умерла. — И она выпустила руку Протапа.
Дрожащим от волнения голосом он сказал:
— Поплывем к берегу!
Выйдя на берег, они пошли к излучине реки. Здесь их ждала лодка, и они сели в нее.
Однако ни Шойболини, ни Протап не заметили, что за ними все время внимательно следил Романондо Свами.
Когда англичане спохватились и поняли, что их пленник бежал, легкая лодка, в которой он плыл с Шойболини, была уже далеко.
Так Шойболини, еще не представив на суд наваба своего дела против Рупаши, уже проиграла его.
Рамчорон освободился из плена совсем легко. Англичане не держали его в качестве заложника. Никто не знал, что именно он ранил Фостера и убил сипая. Амиат думал, что он просто-напросто слуга, и отпустил его еще в Мунгере.
— Твой господин — негодяй, — сказал он Рамчорону. — Мы его жестоко накажем. А ты нам не нужен, можешь идти куда хочешь.
Выслушав сахиба, Рамчорон поклонился и, перед тем как уйти, сказал:
— Я простой деревенский пастух, я не умею говорить, так что не гневайтесь на меня... Но мы, наверное, с вами дальние родственники?
Когда Амиату перевели его слова, он удивленно спросил:
— Почему ты так думаешь?
— Иначе вы не стали бы шутить со мной.
— Разве я шучу? — недоумевал Амиат.
— Вы перебили мне ногу, а теперь говорите: «Иди куда хочешь». Можно подумать, что я женился на девушке из вашей семьи. Но ведь я простой пастух. Если я женюсь на англичанке, то потеряю свою касту.
Амиату перевели слова Рамчорона, но он опять ничего не понял и решил, что это лишь способ польстить. Он вспомнил, что когда индийцы хотят выразить кому-нибудь почтение, они величают его «мать», «отец», «брат» или возводят в какую-нибудь другую степень родства. Очевидно, и этот слуга назвал его родственником, чтобы польстить ему. Нельзя сказать, что Амиат-сахибу это было неприятно.
