Президент стушевался. Неделей позже во время приема на Елисейских полях Пайва сидела по правую руку от него.
На протяжении многих месяцев парижане, не забывшие своего горя и позора, демонстративно не замечали экс-шпионку. Но постепенно художники, журналисты, писатели (и среди них братья Гонкуры, Тэн, Ренан, Теофил Готье, Эмиль де Жирардэн, Арсен Гуссей), известные гурманы вспомнили дорожку к особняку на Елисейских полях.
Графиня торжествовала. Она брала реванш над аристократическими семьями, которые по-прежнему ее игнорировали.
— Дойдет очередь и до герцогинь, — усмехалась она. — Побежденному народу не следует проявлять заносчивость.
Ее продолжали называть Пайвой, и это бесило графиню. Она возненавидела имя, которое носила когда-то.
Но она была бы еще больше задета, если бы знала, какие анекдоты о ней ходят по Парижу. Так, например, рассказывали, что на следующий день после бракосочетания с маркизом де Пайва она обратилась к мужу со следующей речью:
— Вы хотели спать со мной, и вы добились своего, женившись на мне. Вы дали мне свое имя, и я отплатила вам сполна этой ночью. Я поступила честно: мне нужно было определенное положение в обществе, и я его достигла. Но вы, месье Пайва, вы просчитались. Ваша жена — шлюха, перед вами закроются все двери, и вряд ли кто-либо осмелится нанести вам визит. Поэтому нам лучше расстаться, возвращайтесь в Португалию, а я останусь здесь и буду по-прежнему шлюхой, хотя и ношу теперь ваше имя…
Пайва, сконфуженный и растерянный, последовал совету жены и поспешил вернуться домой и забыть о позорной истории, которая с ним приключилась.
В парижских салонах потешались над следующим анекдотом, дошедшим до нас благодаря Вьель-Кастелю:
«Один из воздыхателей графини, терпение которого лопнуло, грубо и откровенно начал преследовать ее. Он ежедневно красноречиво высказывал свое желание переспать с ней. Как-то утром она отвела его в сторону и сказала:
— Вы хотите обладать мной. Похоже, эта мысль стала настолько навязчивой, что, мне кажется, следует побыстрее покончить с этим, чтобы сохранить между нами мир. Что вы можете мне предложить? Вы бедны, у вас есть только скромная рента, а я люблю деньги, и мне всегда их не хватает, хотя у меня их больше, чем у вас. Вы должны заплатить за то, что вы требуете. У вас найдется десять тысяч франков?
— Нет, — ответил претендент на ее тело.
— Вы правильно сделали, что ответили именно так. Если бы вы сказали, что располагаете этой суммой, я потребовала бы с вас двадцать тысяч. Но раз у вас нет десяти тысяч, то принесите мне эти деньги, мы бросим их в камин, и, пока они будут гореть, я — ваша.
Ее собеседник поклонился и сказал:
— До завтра, маркиза.
На следующий день маркиза в полной боевой готовности возлежала на диване. Мраморный столик напоминал древний алтарь, казалось, он готов принять жертву, свет едва проникал в комнату, сквозь плотные занавески.
Влюбленный молодой человек преподнес своей богине двенадцать хрустящих купюр по тысяче франков. Он счел, что эта сумма станет надежным залогом его чувств.
Пайва, улыбаясь, будто гарпия, пораженная стрелами амура, осмотрела каждую банкноту, удовлетворенно кивнула и положила деньги на столик. Затем она взяла одну банкноту и кинула в огонь.
В ту же секунду молодой человек заключил ее в объятия. Не тратя драгоценных минут на увертюру, он сразу же перешел к делу, отчетливо понимая, что время — деньги.
Когда все банкноты превратились в пепел, довольный возлюбленный и растерзанная смеющаяся Пайва прекратили свою возню.
— А теперь уходите, — сказала маркиза.
Он покорно стал одеваться. Маркиза насмешливо смотрела на него. И тогда он вкрадчиво произнес:
— Скажу тебе честно, детка, эти банкноты были великолепной фальшивкой, сделанной моим другом Агадо, прекрасным фотографом…
Пайва, словно пантера, метнулась к нему. Ни одна женщина в гневе не может сравниться с рассвирепевшей куртизанкой: Пайва готова была задушить обманщика. Но мысль о суде присяжных охладила ее ярость. Она ограничилась словесной баталией, пустив в ход весь арсенал известной ей брани. Молодой человек, с которого слетела вся его влюбленность, удалился.
Граф де Вьель-Кастель замечает: «Когда Пайва поселилась в своем особняке, многие вполне приличные люди готовы были идти на любую низость, чтобы заслужить право бывать у нее».
И Леон Гамбетта в том числе…
Многим может показаться удивительным, что какая-то куртизанка, родившаяся в гетто, еще подростком попавшая в дом терпимости, притягивала таких людей, как Гамбетта.
Месье Андре Жермен объясняет этот факт в своем исследовании, посвященном любви и политике: «Таким женщинам, особенно выскочкам, вольготнее живется при республиканском режиме, чем при монархии. В этом случае им легче путать следы и, не давая никому проникнуть в тайны своего происхождения, вовсю пользоваться титулами, которыми их одарили мужья. Новые общественные деятели воспринимали эти титулы всерьез, путая настоящее благородство с аристократией от панели, случайность с генеалогией. В среде, где одних легко купить за деньги, а других — более наивных — поразить ворованным состоянием, украденным именем и притворными манерами, они чувствуют себя прекрасно. Они царят над теми, кто жаждет признания, ободрения, кто готов подчиниться…»
Для Пайвы, которой никак не удавалось покорить парижскую аристократию и высшую буржуазию, Гамбетта был желанной добычей. «От него, — пишет Андре Жермен, — вряд ли можно было ждать как глубоких познаний в генеалогии, так и соблюдения светских приличий. Он открыто ездил к ней обедать, для него она была графиней Генкель де Доннемарк. Искренне считая ее великосветской дамой, Гамбетта был столь же наивно доверчив, как и некоторые другие политические деятели, принимавшие за графинь и маркиз подстегиваемых амбициями авантюристок, ..».
В августе 1875 года Гамбетта впервые переступил порог роскошного особняка Пайвы. В то время о графине, этой знаменитой обольстительнице, которая свела с ума стольких мужчин при Второй империи, помнили немногие.
Что же произошло с той, которая позировала обнаженной Полю Бодри?
Об этом сообщает Марсель Буланже:
«Скажем прямо, без обиняков, что графиня стала отвратительна. Во-первых, она располнела. Во-вторых. она превратилась в блондинку. Правда, некоторые утверждают, что ее волосы приобрели рыжую окраску, а другие находят ее жгучей брюнеткой, скорее всего, вместо того, чтобы с достоинством носить седину, лишь молодившую ее, она пользовалась париками, которые старили ее лет на десять и к тому же придавали ей комический вид. Наконец, она злоупотребляла белилами, размалевывала лицо. Каждый, взглянув на нее, думал про себя: „Ну и баба яга!“ Добавьте к этому то, что она навьючивала на себя килограммы драгоценностей, и вы поймете, насколько карикатурно выглядела та, которую звали когда-то Пайвой».
