Майлс барахтался, погруженный в переливающуюся невесомую темноту, пытаясь выбраться на свет, пусть даже ценой возвращения боли. Кто-то держал его за руку, низкий встревоженный голос просил его о чем-то.
— Бесполезно! — услышал он всхлипывающий голос внучки. — Все это без толку, Адам, он нас не слышит. Элсвит, беги скорее и приведи отца Томаса.
Майлс сумел-таки поднять отяжелевшие веки. На сундуке желтоватыми пятнами горели свечи. Вся обстановка казалась размытой. Волосы внучки то сливались с пламенем свечи, то обретали самостоятельность. Чья-то кольчуга посверкивала мелькающими бликами света.
— Адам? — слабо выдохнул Майлс, с трудом вспоминая имя. Губы старика тронула легкая улыбка. — Не гоняйся за своим хвостом, не ровен час сам себя укусишь. Мое завещание лежит в специальной шкатулке в Эшдайке… Гийон знает.
— Я напишу ему сегодня же ночью. Он должен подъехать сюда в ближайшие дни.
Майлс слегка повернул голову на подушке в знак несогласия.
— Не нужно. Лучше умирать, не видя толпы хныкающих родственников у изголовья. Гийон знает… Для меня это не трагедия. Я даже рад, что ухожу… Больше нет сил бороться…
— Дедушка, нет! — вскрикнула Хельвен, не сдержав рыданий. И тут же зажала рот ладонью.
— Дитя, благослови тебя Господь. У тебя вся жизнь впереди… Не печалься обо мне. Свою жизнь я прожил богато и полно, даже слишком. — Старик снова закрыл глаза и, казалось, провалился вглубь постели, оставив на поверхности только оболочку. Рука Майлса совсем обмякла в руке Адама.
— Адам? — испуганно прошептала Хельвен, ухватившись за руку мужа. — Он уже?..
— Нет, еще нет. — Адам выпустил из своей ладони невесомую, словно сухой лист, руку старика. Усталость после тяжкого боя давала о себе знать. Все кости ныли, и тело казалось немощным и обмякшим, будто мокрая тряпка. — Но осталось совсем недолго, в любом случае до того, как твой отец сможет сюда приехать. Ты должна просто принять это — он сам хочет смерти. Не надо мешать. — Адам обхватил жену за плечи, поцеловал в лоб и, почувствовав напряженность в ее теле, снова вспомнил, как он устал. — Где мы разместимся сегодня? Я пропах кровью и чувствую себя таким разбитым, что не способен ни приласкать свою жену, ни ответить на ее ласки.
Хельвен слегка отшатнулась от него. Слова Адама как будто толчком вывели ее из горестного оцепенения, и она вспомнила, что нужно еще многое сделать. Вспомнила, что перед ней муж, нуждавшийся в ее внимании и заботе.
— Сегодня пойдем в комнату у стены, там, где был Родри.
Адам задержался у двери, пропуская в комнату священника. Обменявшись с ним несколькими словами, покинул комнату.
— Правильно, Родри она уж точно больше не понадобится, — бросил он немного раздраженно. Затем снова остановился, заметив своего оруженосца, шептавшегося с одной из молодых служанок. — Остин, принеси-ка мне пергамент, чернила и перья. Положишь все в комнату у стены! — сердито прикрикнул Адам. — А ты, девочка, ступай и займись делом!
Служанка залилась краской и, неуклюже присев в реверансе, быстро удалилась, задев юбками пустое кожаное ведро. Адам покачал головой.
— Ну, парень! — пробормотал он себе под нос раздраженно, но без особой злобы. Затем раздвинул занавески и вошел в свою временную спальню. Еще одна служанка только что опорожнила кожаное ведро в ванну и собиралась покинуть комнату. Над водой вился парок, распространяя по комнате запах лавра и розмарина.
— Адам, мне пришлось обменять его. У меня не было выбора, — заговорила Хельвен, ощутившая странную нервозность при виде мужа, взявшегося за массивную германскую пряжку пояса. ФицСимон убеждал меня дождаться твоего возвращения, но я слишком испугалась за деда. — Хельвен нервно потирала руки, глядя на Адама. — Я очень резко обошлась с ним и думаю, задела его гордость.
— Это у тебя хорошо получается. — Адам метнул на жену быстрый взгляд. — Умеешь высмотреть уязвимое место в душе мужчины и иногда так кольнешь, что эта самая душа кровью зальется. — Немного помолчав, он задумчиво добавил: — Я уже знаю о твоем обращении с временным комендантом. Бедняга дожидался меня у ворот, надутый праведный гневом, как рождественский пузырь. Я выслушал его, а потом выпустил из него воздух, вернув к разумным пределам. — Адам швырнул пояс на сундук.
Не сумев понять по тону мужа, на кого тот больше рассердился — на нее или ФицСимона, Хельвен спросила:
— Ты признаешь, что я права?
Адам ответил невеселой улыбкой.
— Не совсем так. ФицСимон прикрывает свою заурядность раздражительностью и верой в то, что он всегда прав. Он хороший и исполнительный солдат. Но не способен нормально воспринимать подобную неожиданность, как женщину, отдающую приказы. Да еще в вопросах взаимного обмена заложниками с валлийскими бандитами.
— Адам, другого выхода не было. К тому времени, когда ты приехал бы…
— Я же не сказал, что согласен с ним. Но ты могла бы вести себя более тактично. Хотя не уверен, что это вообще тебе свойственно. Но в отношении твоих приказов, стоит заметить, ты действовала правильно. Я сам поступил бы точно так же. И вообще никакого вреда пока нет, разве что Родри оказался на свободе раньше, чем я предполагал. Кстати, я по-прежнему мало знаю о нем, чтобы сказать наверняка, какими будут его дальнейшие шаги. — Адам стащил с себя разорванную накидку, бросил в сторону и застыл в ожидании, когда Хельвен поможет снять кольчугу.
Не прошло и дня с тех пор, как она собирала его в дорогу, помогая облачаться в защитные доспехи. И вот уже сияющие очищенные стальные звенья перепачканы грязью и запекшейся кровью, просочившейся сквозь накидку. Кроме того, па левом боку виднелась полоса, образованная смятыми изуродованными заклепками. Не трудно догадаться, как близко сам Адам был от смертельной опасности. Хельвен посмотрела на выброшенную, безнадежно испорченную накидку, руки вдруг похолодели, так что даже удержать кольчугу оказалось не под силу. Тяжелая металлическая рубашка выскользнула и упала на тростниковую подстилку у ног Хельвен. Женщина торопливо сглотнула, пытаясь перебороть подступившую тошноту.
Адам стоял к ней спиной, снимая стеганную куртку и рубаху. Когда он повернулся и уселся на постель, ослабевшая Хельвен не могла отвести взгляда от лилового кровоподтека, протянувшегося именно там, где были повреждены кольчуга и накидка. Адам нагнулся, чтобы развязать подвязки, кровавая отметина стала не видна. Хельвен смотрела на склоненную голову мужа, чувствуя, как сердце колотится от испуга.
В Виндзоре суд-поединок казался формальным и театрализованным действом, на котором Адам и Варэн исполняли роли в чудовищном фарсе лицедеев. Спектакль, конечно, был нешуточным сражением, но Хельвен он казался лишь наполовину настоящим. Даже себя она воспринимала как еще одного фигляра, наблюдающего за представлением, спрятавшись за затемненным стеклом. За два прошедших месяца впечатления от фарса изгладились по мере того, как жизнь с Адамом научила Хельвен различать незнакомые грани и оттенки, скрытые за внешним фасадом. Научиться этому было сравнительно легко, ведь она всегда понимала, как отражается на ситуации ее собственное поведение. Сейчас же, видя пробитую кольчугу мужа и кровоподтеки на его теле немного выше свежего розового шрама, заработанного в бою с Варэном, Хельвен вдруг почувствовала, как темное стекло исчезло, с суровой правдой перед ней открылась истина: вся жизнь хозяина приграничного поместья ежедневно, если не ежечасно, проходит по узкой тропинке между жизнью и смертью.
