– Потом, миледи, он принял кольцо с изумрудом и я поспешила уйти. В этот момент меня поймали и выпороли за то, что я нарушила предписание, адресованное слугам, не выходить из дома в этот час. Они не заподозрили меня больше ни в чем.
– Еще раз прошу у тебя прощения за то, что тебе пришлось вынести из-за меня.
– Не беспокойся, леди Анна. Слуг порют в любое время, – смиренно произнесла Кейт.
– Никогда, клянусь, никого не выпорют из тех, кто был и будет у меня в услужении, – сказала Анна, гадая, сможет ли она сдержать слово чести, когда вернется Эдвард. Он привык всех держать в страхе.
– Это все, миледи? – спросила Кейт, стремительно делая реверанс.
– Можешь вернуться к своему вышиванию. И, Кейт…
– Да, миледи?
– Если я снова начну расспрашивать о Джоне Гилберте, не говори мне больше ничего, как бы я ни упрашивала.
– Но ты говорила это всего час назад, леди Анна.
– Знаю, – кивнула Анна.
Постукивание собачьих когтей по мраморному полу было сигналом приближения королями минутой позже он ворвался в комнату. Собаки тотчас же прыгнули на кушетку и принялись рвать когтями шелковую обивку.
– Слезь, Фаббс, – приказал король самой жирной собаке из своры, подчинившейся лишь для того, чтобы вскочить на другую кушетку, где она начала кататься, подставив широкое брюхо с сосками для почесывания. Король наклонился, чтобы поцеловать любимицу в морду.
– Если ты будешь вести себя лучше и понравишься леди Анне, мы дадим тебе пряник.
Однако король дал лакомство собаке, не дожидаясь, когда та будет вести себя благонравно.
Анна поднялась и сделала реверанс, присев до самого пола, с интересом наблюдая за этой сценой. Он обожает своих маленьких собачек, любит их больше, чем любовницу, подумала Анна и, хотя не в силах была полюбить короля, ненависти к нему больше не испытывала.
– Моя дорогая Анна, – приветствовал ее король, надев ей на шею нитку почти прозрачных жемчужин, руки его при этом задержались на ее обнаженных плечах.
Анна снова присела в реверансе, стараясь избежать его прикосновений.
– Давайте поужинаем и поболтаем, ваше величество. Я вам расскажу о своих приключениях. Думаю, это вас позабавит.
– Непременно, – сказал король, – и не опускайте подробностей, даже самых мелких.
Улыбаясь, король помог Анне подняться и усадил ее, а сам сел на стул напротив, сделав Кейт знак прислуживать им за столом.
Анна не могла рассказать ему всего, но рассказала истории, которые можно было бы позже повторять при дворе, ну, например, признание в том, что она приняла невольное участие в грабеже на большой дороге. Короля привлекали женщины, имевшие склонность к авантюризму, даже пороку. Иначе он отослал бы прочь Барбару Каслмейн после того, как она изменила с канатным плясуном Джейкобом, чьи гимнастические упражнения вызвали в ней приступ чувственного любопытства.[4]
Особенно королю понравилась история о побеге Анны от разбойника в одежде грума, исторгшая у короля восклицания восторга и признание в том, что она могла бы играть в бриджах в Королевском театре, где женщинам играть дозволялось не только женские, но и мужские роли.
– Расскажите нам еще раз, дорогая графиня, – сказал король, искренне смеясь, – какой начался переполох, когда оказалось, что эликсир доктора восстановил вашу красоту и молодость. Мы сочиним об этом стихи.
Она повторила свой рассказ, добавив некоторые детали, которые сама придумала.
– Еще вина, ваше величество? – спросила Анна.
Он кивнул и снял свой камзол.
– В этих внутренних покоях чертовски жарко, – пробормотал он.
– Не желаете подышать свежим речным воздухом? – спросила она с надеждой.
Король нахмурился и помрачнел.
– Мы не хотим гулять.
Карл принялся развязывать ленты на своей рубашке, жадно блуждая глазами по ее телу.
– Помоги госпоже, – сказал он Кейт.
Анна поднялась:
– Извините меня, ваше величество.
Король схватил ее руку и пылко поцеловал.
– Не заставляйте вашего короля и господина ждать долго, – сказал он. Дыхание его стало прерывистым и жарким.
Она низко присела и вышла в соседнюю комнату.
– Ничего нельзя сделать, миледи? – спросила Кейт, тяжело дыша от волнения.
Раздеваясь, Анна старалась ни о чем не думать, пока не осталась в прозрачном нижнем белье. Хотя она не могла забыть Джона и знала, что всегда будет его помнить, все же надеялась, что эта ночь с королем и те, что последуют за ней, не оставят следа в ее памяти. И это поможет сохранить ей в неприкосновенности и чистоте если не тело, то хотя бы душу.
Послышался нетерпеливый стук в дверь.
Анна забралась в постель, приготовленную Кейт.
– Задерни полог и занавески на кровати и оставь меня, – сказала она.
Кейт плакала.
– Перестань! Я не плачу, и ты не должна меня оплакивать. Если я начну лить слезы, меня ничто не сможет остановить и я затоплю весь мир.
– Да, миледи, – сказала Кейт, вытирая глаза и нос рукавом, и вышла через другую дверь.
Через мгновение дверь в спальню отворилась.
– Вот и я, моя любовь.
– Ваше величество, – сказала Анна, зажав рот тыльной стороной руки, так что голос звучал приглушенно.
Король рывком раздвинул полог, и Фаббс, прошмыгнув мимо него, вскочила на постель и уютно устроилась на подушке.
Анна не сводила глаз с короля. Он был обнажен, и его тонкие ноги и узловатые колени придавали ему вид несформировавшегося мальчика. Но это было единственным, что не сформировалось. Что же касалось его мужского естества, то оно походило на пику королевского гвардейца, выставленную вперед во время парада.
Король подкрался к ней и, тяжело дыша, лег ей на грудь.
– Моя дорогая графиня, мы будем весьма снисходительны, учитывая ваше девство, ибо во всем нашем королевстве славимся как нежный Король Червей.
Он наградил ее влажным поцелуем, захватывая в рот ее губы, а рука его уже шарила по ее груди.
Анна затаила дыхание и затрепетала. Ей хотелось вскочить и убежать, но она не посмела.
– Снимите это, – ворчливым тоном приказал король.
– Конечно, ваше величество.
Сделав глубокий вдох и пытаясь унять в руках дрожь, Анна развязала красную ленту на плече, но тут собачонка вскочила, прыгнула и принялась тянуть ее к себе.
– Фаббс! – взревел король. – Ах ты, бессовестная негодница!
Он схватил собачку, на коленях переполз через кровать и затем, прошлепав к двери спальни, открыл ее.
За дверью стояла Барбара Каслмейн, присевшая в глубоком реверансе.
На ней был белый передник, какие носят беременные женщины, и ее чувственные глаза под тяжелыми веками улыбались.
