Пэн прикрыла пальцами рот:
— Прости, но мне больше по душе Тристан.
— Тогда иди, ищи его, — спокойным тоном сказал Морган. — Потому что его здесь нет.
— Когда мы вернемся на остров Покаяния, ты найдешь его.
— Что заставляет тебя думать, что я когда-либо вернусь на этот могильник посреди моря?
Поправляя простыни, Пэн вздохнула, заставив его взгляд опуститься к ее груди. Его предательское тело заволновалось.
— Ты раздражен, Трис… Морган. Это все рана и слабость после лихорадки, они делают тебя таким капризным.
— Не стоит обращаться со мной, как с ребенком, у которого режутся зубы.
Он понял, что рычит на нее. Теряет контроль над собой. Быстро усмирив гнев, он скрыл его за другим желанием, взял из ее рук подушку и отпихнул в сторону, удерживая ее ладонь. Его пристальный взгляд не отпускал ее, когда он пустил в ход свое особое чувственное очарование.
— Я нуждаюсь в утешении после всей этой боли, Гратиана.
— Но твоя рана.
— Она не беспокоит меня, и уверяю тебя, я не почувствую ее, если ты меня отвлечешь.
Затем он прошептал, почти прижавшись губами к ее уху,
— Коврами я убрал постель мою,
разноцветными тканями Египетскими;
Спальню мою надушил смирною, алое и корицею;
Зайди, будем упиваться нежностями до утра,
насладимся любовью.[81]
Он притянул ее к себе и накрыл ее рот своим. Она ответила тем, что обвила его грудь руками и начала поглаживать спину. Он недооценил себя и ее власть над собой. Ее руки казались такими маленькими по сравнению с ним, но везде, где она ласкала его, он вспыхивал как сухой хворост.
Он прижался носом к впадинке за ее ухом, затем к ложбинке у ее шеи. Она бормотала что-то тем восхищенным, мелодичным голосом, который еще сильнее возбуждал его. Руки его занялись ее лифом, пока тот не упал к талии. Он прижался грудью к ее груди и облегченно вздохнул, словно голодающий, внезапно попавший на пир.
Спустившись по ее шее к плечу, он поймал ртом сосок. Его кожа горела. Пальцы поглаживали ее лодыжку, затем скользнули по ее икре и бедру и нашли жар и благословенную влагу. Прикосновение к ней возбудило его вне всякой меры.
Он скинул с себя покрывала. Нависая над ней, он сорвал с нее юбки и прижался к ней всем телом. Их тела слились, и он расположился между ее ног. Возбужденный до боли, опираясь на здоровую руку, он выгнул спину и стал двигаться, лаская ее своим телом. Она цеплялась за его спину и кусала его грудь.
Она снова что-то прошептала, но ему удалось разобрать только одно слово.
— …Тристан…
Имя, как осадный таран, пробило его оборону, уничтожив желание. Он закрыл глаза от боли, сдерживаясь, чтобы доставить ей удовольствие. Сейчас же глаза его распахнулись, и он с тревогой уставился куда-то перед собой.
Почувствовав отвращение к себе за то, что стал жертвой слабости, он отодвинулся от Пэн. Его руки соскользнули с ее тела. Она открыла глаза и пристально посмотрела на него с подушек, к которым он прижимал ее.
Он разглядывал ее с отвращением:
— Тристан — это созданная тобой фантазия. Если ты желаешь заняться любовью, сделай это со мной, с Морганом.
Поднимаясь, Пэн отвела локон волос с глаз.
— Я люблю Вас обоих. — Ее ладонь прошлась по его груди и погладила кожу над ребрами. — Святые, ты великолепен.
Он оттолкнул ее руки, прежде, чем его затянуло обратно в черный шквал страсти. Забравшись под покрывала, он удерживал ее одной рукой.
— Тебе плохо? — спросила она. — Я задела твою рану? Дорогой, красивый Тристан. Прости меня. — Когда он не ответил, а только пристально посмотрел на нее, она покачала головой и улыбнулась.
— Клянусь честью, ты действуешь на меня так, что я полностью теряю девичью робость. Разве ты не знаешь, что одного твоего вида достаточно, чтобы заставить меня страстно желать коснуться дарующих удовольствие частей твоего тела.
— Иисусе, помолчи!
Он должен бежать от нее. Его плоть горела, и боль внутри и в паху лишала его выдержки. Он был так отвлечен своим страданием, что не заметил, как Пэн скользнула к нему под покрывала. Поэтому когда она положила руку на внутреннюю сторону его обнаженного бедра, он подскочил и оттолкнул ее.
Она склонила голову набок и внимательно посмотрела на него озадаченным взглядом.
— Разве ты не хочешь меня, Тристан?
— Нет, да покарает тебя Бог! — Он вздрогнул, когда его движения отозвались в раненном плече. — Ты когда-нибудь уберешься отсюда?
— Но…
— Разве тебе недостаточно того, что ты чуть не убила меня? Ты должна еще и добить меня в моей же постели?
Пэн выскользнула из под покрывал, встала на кровати на колени и положила руки на бедра.
— Ты сам начал…
— «Дарующих удовольствие частей». — Теперь Морган начал издеваться.
Пэн замолчала и с тревогой уставилась на него. Стараясь не потревожить рану, он сдернул простыню с кровати, обернул ее вокруг бедер и сел прежде, чем силы оставили его. Чем больше она умоляла, тем сильнее разжигала его гнев.
— «Я страстно желаю коснуться тебя, Тристан», — передразнил он высоким голосом и выругался. — «Могу я лечь на кровать и раздвинуть для тебя ноги? Подойди. У меня нет сил бороться с тобой. Возьми меня».
Он наклонился ближе, чтобы презрительно усмехнуться ей в лицо.
— Возможно, получив мое тело, ты наконец оставишь меня в покое.
Сквозь пелену своего гнева Тристан не замечал, что на лице Пэн не осталось ни следа румянца. Она ничего не сказала. Как бабочка, отброшенная ветром на камни, она замерла и не двигалась.
Наконец, глаза ее заблестели от влаги, и она поднялась с постели. Неловкими, напряженными движениями она поправила одежду. Неторопливо, как священник, проводящий мессу, она подхватила старые повязки, полотенца и таз с водой.
Отвернувшись от него, она подошла к двери и беззвучно открыла ее. Она ни разу не оглянулась. Когда дверь закрылась, он заметил, что она постаралась закрыть ее так осторожно, чтобы щеколда скользнула на место с приглушенным щелчком.
Это было все равно, что наблюдать за призраком. Его охватило раскаяние, которое, правда, тут же исчезло, когда он напомнил себе, как верил в нее, а она ответила ему предательством. А сейчас она могла обнаружить его слабость, просто прошептав имя. Он чувствовал себя так, будто она содрала кожу с его тела и посыпала раны солью. Он знал совершенно точно, что если он хочет избежать этого ощущения, ему никогда больше не стоит прикасаться к Пенелопе Фэйрфакс.
