— Вы долго были на Кубе?
— Интересно, где ваша жена отыскала такой шелк?
— Мелани весьма изобретательна. Говорят, на Кубе красиво.
— Это остров, благословенный просторными пляжами и исключительно плохо обученными расстрельными взводами. Ваша жена — просто чудо. Если позволите, я бы назвал миссис Уилкс лучшей дамой всей Атланты.
— Мне ее будет страшно не хватать.
Глаза Ретта Батлера так и сверлили Эшли.
— Вы просто счастливчик, иметь жену столь же искусную, — показал он на шарф, — как и добродетельную.
Крупье крутанул рулетку. Шарик из слоновой кости побежал, пощелкивая, по кругу.
Эшли с самого начала войны не доводилось бывать в таком зале, где все приспособлено для удовлетворения мужских слабостей. Обстановка напомнила ему тот комфорт, для которого он был рожден. С улыбкой Эшли наклонился ближе к Батлеру.
Вы ведь были на последнем барбекю в Двенадцати Дубах, помните, как цвели сирень и кизил? Вы посетили тогда наш розарий? Все плантаторы округа Клейтон с завистью смотрели на Мамалюка, нашего скрипача. Этому негру вообще не пришлось трудиться на полях. Думаю, слуги развлекались на таких приемах даже больше нашего, — он покачал головой, — беззаботные, как дети.
По напряженной позе капитана Батлера Эшли понял, что ступил на опасную почву.
— У вас, как у чарльстонского джентльмена, должны быть, несомненно, сходные воспоминания. Барбекю, балы, скачки…
Ретт перелил шампанского в бокал Эшли и смахнул лишнее ладонью со стола.
— Лошади у моего отца были невыразимо прекрасны.
Мы, Батлеры, ели с тарелок французского фарфора приборами из английского серебра, а на Броутонской плантации цвели совершенно умопомрачительные азалии. — Ретт поднял бокал для тоста, — Уилкс, вы когда-нибудь секли слугу? Своей рукой, я имею в виду. Секли ли вы кнутом человека?
— Сек ли я слугу? Зачем? Нам и не приходилось. Не помню, чтобы отец сек негров. Я помню только доброе отношение.
— А что вы делали с «непокорными» неграми? Продавали их?
В памяти всплыло воспоминание из детства: плачущая негритянка обнимает колени отца, а телега торговца рабами увозит ее мужа.
Эшли будто лишился дара речи. Слышалось только позвякивание бутылок — бармен пополнял ряды на полках.
Майор кашлянул и промокнул губы салфеткой.
— Говорят, весной на нас федералов поведет Грант. Моя рота сократилась до десяти человек, а полк до шестидесяти… Я страшусь за нашу Конфедерацию.
Ретт разглядывал своего гостя, словно хищник добычу.
— Скажите, майор Уилкс, вот вы человек культурный, воспитанный. Не страдали ли вы когда-нибудь от сомнений? Не ворочались ли во сне, мучаясь вопросом — любит ли она меня? А люблю ли ее я сам? Просто удивительно, сэр, как мало отличаются страстные желания взрослого человека от мучений школьника, которого бросает то в жар, то в холод.
— У меня не было большого опыта с женщинами.
— У меня был. И доложу вам, все женщины не меньше отличаются друг от друга, чем роза от петунии или моргай от американского рысака[37]. Каждая совершенно уникальна.
— И каждая достойна любви?
— Вряд ли выбор тут за нами. Не мы выбираем, кого любить, любовь выбирает нас.
Эшли нахмурился.
— Но, сэр, много счастливых браков заключено по сговору. Не думаете ли вы, что можно научиться любить?
Ретт откусил кончик сигары, выплюнул его на пол и зажег спичку.
— Нет, майор, не думаю. Большинство мужчин и женщин всю жизнь живут, так и не познав любви. И подделку принимают за настоящее чувство. Большинство путают подернутые пеплом угли с бушующим пламенем.
Эшли Уилкс откинул крышку часов.
— Локомотив должен уже скоро прибыть.
— Погодите немного, майор Уилкс. Времени еще достаточно, к тому же здесь тише. Как я понимаю, вы повздорили с Эндрю Раванелем.
Эшли спросил:
— Разве не ужасно федералы поступили с полковником Раванелем?
Ретт фыркнул.
Посадив гордого полковника в тюрьму как обычного конокрада? Должен сказать вам, сэр, — Эндрю повезло, что он простой заключенный в исправительном заведении.
Федералы относятся к преступникам намного лучше, чем к пленным мятежникам. Мне говорили, вы жаловались на Эндрю генералу Брэггу.
— Брэгг — придира и дурак.
— Не стану спорить, так и есть, — протянул Ретт, — И в чем же состояла жалоба?
Эшли тронул бокал, и Батлер долил ему.
— Я записался в его бригаду добровольцем.
— Труба зовет, славные подвиги и все такое?
— Послушайте, Батлер, я нахожу вашу манеру почти оскорбительной.
— Мои извинения. Так вы были офицером по личному составу у Эндрю…
— Вы знали Эндрю Раванеля по Чарльстону?
— Мой одноклассник. В прежние времена я сделал бы ради него что угодно. Так в чем состояла жалоба?
Эшли произнес:
— Полковник Раванель — не джентльмен.
— У Эндрю и самого были сомнения на этот счет.
Эшли посмотрел на свои руки.
— Что ж, хорошо, если уж так хотите узнать… Наш рейд прошел не очень удачно. Бригада переправилась через Ликинг-ривер и вошла в Эллсворт в штате Кентукки, на территории Конфедерации. Дети бежали рядом, сопровождая нас криками: «Раванель! Полковник Раванель!» Женщины приветственно махали, но даже Эндрю слишком устал, чтобы махать в ответ. Он был не в духе. Поэтому командование принял Генри Кершо. Капитан Кершо расквартировал офицеров в городе, а старшина разбил бивуак для бригады к западу от него. Дозоров Генри не выставил, и, когда на рассвете налетела кавалерия федералов, все были еще в постелях. Мы с Эндрю выскочили в одних ночных сорочках. Вы знавали Генри Кершо? Крикливого, любившего выпить здоровяка?
— Вы слишком снисходительны к Генри.
— Генри не побежал. Генри Кершо схватил шляпу Раванеля с перьями и выскочил на улицу с пистолетом в руке, совершенно голый, только в шляпе, и крикнул, что он — Бог свидетель — полковник Раванель, и будь он проклят, если побежит от чертовых янки!.. Прежде чем погибнуть, он успел выстрелить. Оказалось, что на нас совершенно случайно натолкнулся эскадрон федералов-фуражиров. В бригаде услышали стрельбу и уже были в седле, когда мы до них добрались. Полковник Раванель весь позеленел. Федералам и в голову не могло прийти, что мы предпримем контратаку.
Они грабили город; один незадачливый капрал тащил напольные часы. Особого сопротивления они не оказали. Их капитан красовался в шляпе Эндрю — не хватило ума бросить. А когда он попытался отдать ее Эндрю, тот отказался: «К чему, сэр, шляпа ваша. Трофей, добытый в доблестном бою». Мы одели Генри Кершо и положили его на тележку. Обычно в такие впрягают мулов. Эндрю приказал пленникам идти следом, а сам так приладил упряжь, чтобы капитан федералов мог ее тянуть. «Генри это понравилось бы. Ведь вы не откажете убитому вами человеку в последней почести…» Когда капитан медлил, полковник Раванель хлестал его кнутом, словно погонял мула; добравшись до кладбища, федерал рухнул на колени. И снова Эндрю отказался забрать свою шляпу: «Нет, сэр. Вы за нее убили человека, и она ваша. Этим подвигом смогут хвастать ваши внуки. А теперь, ведь не оставите же вы Генри без захоронения?» Выкопав могилу, капитан распростерся возле нее, а Эндрю Раванель выстроил своих солдат и прочел заупокойную молитву. Затем он повернулся к капитану: «Вы выкопали просторную могилу, подойдет для двоих». И перед всеми солдатами, своими и нашими, этот офицер упал на колени, обхватил ноги Эндрю и стал молить не убивать его.
