Голос ее пресекся.
— Вне всякого сомнения, это поведение американца, — сказал Монтгомери. — Вы это собирались сказать?
Вместо ответа Аманда отвела глаза.
Монтгомери перевел взгляд на графа:
— В Виргинии джентльмен не стал бы выпытывать сведения о состоянии дел другого джентльмена. Если, конечно, у него не было бы оснований считать второго вором или негодяем. Вы именно такого мнения обо мне?
У дяди Бертрана был такой вид, будто у него что-то застряло в горле.
Он несколько раз кашлянул. Лицо его все еще оставалось багровым, а взгляд блуждал по комнате, избегая встретиться с взглядом Монтгомери.
— Я не желаю больше здесь оставаться и не позволю позорить мою семью, — сказала тетя Лилли.
— В таком случае вам лучше начать укладываться, — ответил Монтгомери. — Мне не нравятся гости, будь они даже родственниками, которые позволяют себе воровать.
Он сделал жест рукой, и в этот момент из комнаты вышла миссис Броуди и протянула ему зеркало.
— Я хочу, чтобы вы покинули мой дом в течение часа, — бросил Монтгомери.
— Но мы только что прибыли, — возразила тетя Лилли. — Должна вам сообщить, что путешествие отняло у нас более двух дней. Не можете же вы думать, что мы тотчас же повернем обратно.
— Не только думаю, — возразил Монтгомери ледяным тоном, какого Вероника никогда не слышала от него, — но если вы не уложите свои вещи в указанное время, которое я отвел вам на сборы, то окажетесь в карете без них. Я вам это обещаю.
Вероника полагала, что он повернется и уйдет. Однако вместо этого Монтгомери взял ее за руку и потянул за собой. Ей пришлось почти бежать, чтобы угнаться за ним. И вместо винокурни он направился в свою комнату.
Когда они оказались внутри, муж захлопнул за собой дверь с грохотом, похожим на пушечный выстрел. Потом вручил ей зеркало, которое ему отдала миссис Броуди.
— Это даже хуже, чем не иметь семьи вообще, — сказал Монтгомери. — Пожалуй, для одного человека это слишком.
— Сказать по правде, я не воспринимаю их как членов моей семьи, — призналась Вероника. — Они просто родственники.
— Что ты имела в виду, когда напомнила Аманде, как она донимала тебя раньше? Она и прежде крала у тебя?
Вероника опустила глаза на ковер и молча созерцала его. Как странно, что прежде она никогда не замечала, что он сине-белый, выткан причудливым образом, и узор на нем слегка напоминает греческий. Монтгомери не заговаривал, не двигался, не побуждал ее говорить. Он просто стоял и терпеливо ждал.
— Нет, Аманда не крала у меня, — сказала Вероника наконец. — Я платила ей, чтобы она оставила меня в покое.
— Платила ей?
Вероника посмотрела на него. Монтгомери хмурился, и выражение его лица было более чем просто недоумевающим. Ее родственники все еще находились в Донкастер-Холле, и, если бы она не облекла свои мысли в точную форму, Монтгомери, вне всякого сомнения, обыскал бы дядю Бертрана.
— Думаю, Аманда опасалась, будто я нанесу ущерб репутации ее семьи, — сказала Вероника. — Она постоянно ябедничала на меня тете Лилли и дяде Бертрану. «Она не закончила домашнюю работу. Она сделала ее плохо. Она странно себя ведет». Кузина походила на репей в башмаке, и потому мне было легче заплатить ей за молчание.
— Значит, это она стояла за разоблачением в ту ночь, когда ты отправилась на собрание Братства Меркайи?
Вероника кивнула.
— Почему же ты все-таки пошла, зная, что есть основание опасаться быть разоблаченной?
Теперь Монтгомери больше не хмурился, но на лице его появилось выражение, которое ей часто случалось видеть прежде. Он смотрел на нее с любопытством и некоторым недоверием.
— Потому что я хотела узнать больше о себе, и это желание пересилило опасения, — ответила она.
— Узнать о своем «даре»?
Возможно, теперь был подходящий момент, чтобы признаться во всем.
— Не только о нем, — сказала Вероника, сжимая руки перед грудью. — Я хотела узнать, можно ли говорить с мертвыми.
С минуту Монтгомери не произносил ни слова. Когда, наконец, заговорил, то не попытался ее критиковать. Вместо этого сказал нечто такое, что ее удивило:
— Я невзлюбил твою кузину со дня нашей свадьбы.
— Но Аманда всем нравится.
— В таком случае можешь считать меня чудаком, не похожим на всех. Дело в том, что она флиртовала со мной.
— Аманда флиртует со всеми мужчинами.
— Я счел неуместным то, что она пыталась флиртовать с женихом в день свадьбы.
— Она делала это, только чтобы позлить меня.
— Но почему?
— Аманда хитрая, эгоистичная и избалованная. Она рассматривает всех только с точки зрения выгоды. И если она видит что-то, что хочет иметь, берет это.
— По-видимому, даже если для этого надо прибегнуть к воровству.
Вероника кивнула.
— Но чем вызвана ее антипатия к тебе?
Вероника пожала плечами:
— Не знаю. Разве тебе не случалось встречать человека, который мгновенно и беспричинно проникся бы к тебе антипатией? Или чтобы вдруг к тебе, напротив, прониклись любовью с первого взгляда?
— Едва ли, — ответил он. — Вот мои братья были очаровательными. А я был заблудшей овцой.
— Я бы расспросила тебя о них, но у тебя всегда такое замкнутое лицо, будто ты не хочешь говорить о прошлом, будто Виргиния — закрытая тема, и мне не следует проявлять любопытства на этот счет.
С минуту Монтгомери внимательно смотрел на нее и, как ей показалось, наконец, пришел к некоему решению.
— Мой дед построил Гленигл так, что он стал точной копией Донкастер-Холла, — сказал Монтгомери внезапно.
Удивленная, Вероника только моргала.
— Точной?
Монтгомери кивнул:
— Вплоть до обоев.
Так вот почему она ощущала в нем столь противоречивые чувства, включая и неизбывную печаль.
Минутой позже Монтгомери вышел — просто повернулся и покинул комнату, так ничего и не сказав.
Вероника продолжала неотрывно смотреть на дверь, гадая, следует ли ей пойти за ним. А вместо этого она открыла дверь, ведущую в ее комнаты, тихонько затворила ее за собой и удалилась к себе.
Веронике хотелось говорить с умершими. Как только она сказала это, Монтгомери понял почему. По той же самой причине он постоянно воображал, будто рядом с ним Джеймс, Алисдэр и Кэролайн. И иногда мысленно общаться с ними было легче, чем так остро тосковать по ним.
Оказалось, что он сказал жене больше, чем собирался.
Если бы Монтгомери остался с ней, обняв ее и упершись подбородком в волосы, то рассказал бы ей о таких вещах, которые никто не имел права знать. Поведал бы даже о своем прошлом.
Или снова занялся бы любовью, что случалось нередко, когда они оставались наедине.
В то мгновение, когда Монтгомери казалось, будто он пресытился ею, потребность в ней появлялась с новой силой. Возможно, ему бы хотелось всюду таскать ее за собой, целовать, когда захочется, и постоянно ощущать нежность ее кожи и ее руки, скользящие по его телу. Вероника изучала его и делала это с таким восторгом и таким пылом, что достаточно было одного ее взгляда, чтобы он воспламенился.
