Пресыщенная впечатлениями, Аннабелл устроилась в объятиях Оуэна, и тут же на нее стал наваливаться сон. Она героически сопротивлялась, понимая, что это прервет их общение неизвестно насколько. Но ей было так хорошо и уютно, что она не устояла и закрыла глаза всего на каких-то несколько мгновений, да так и заснула в его объятиях.
Через какое-то время золотые лучи солнца, преломившись в оконном стекле, согрели ей щеку в небесном поцелуе. И Аннабелл проснулась. Одна.
При каждом шаге мерина голова Оуэна отзывалась на тряску резкой болью. Рядом громыхала карета, в которой ехали девушки. Этот нескончаемый гул действовал ему на нервы. Голова разламывалась, как после самого жуткого похмелья, которое как-то случилось с ним, только теперь все было раза в два тяжелее.
Несмотря на это, вспоминая о ночи, проведенной с Аннабелл — обо всем, что случилось послеудара по голове, — Оуэн улыбался как дурак. Кем он, по его собственному мнению, и являлся.
Оуэн ушел из комнаты Белл, когда услышал пение первых птиц за окном. Накрыв ее одеялом, подобрал свою одежду и сапоги, которые она разбросала по полу — Господи, как же это ему понравилось! — сунул руки в рукава сорочки, а потом прошмыгнул по коридору в свою комнату.
За завтраком Аннабелл сидела тихо, только щеки розовели, и вид у нее был… счастливый. Но главное, она поменяла свой излюбленный чепец на шляпку, завязав ленты под подбородком. На изящной высокой шее вилось несколько прядок волос. Опять на ней было бесформенное серое платье, но Оуэн по памяти представлял волнующие линии тела, изящные руки, длинные ноги. Пусть ее закутают во всю серую материю, какая только найдется в Лондоне, все равно он не забудет той картины.
Несмотря на недовольное ворчание сестер, Оуэн настоял, чтобы выехать пораньше. После пяти часов в дороге они были уже недалеко от поместья лорда Харсби, и у них оставалось еще достаточно времени до ужина.
Шторки на окне кареты большую часть пути были опущены. Оуэну даже стало интересно, чем девушки — в особенности Белл — там заняты. Спят, скорее всего.
Всякий раз, перебирая в памяти события прошедшей ночи — как он губами утверждал свое право на нее, как ее руки гладили его тело, как она стонала в упоении, — его бросало в жар. Чтобы противостоять искушению заняться с нею любовью, ему потребовалась такая сила воли, о существовании которой он и не подозревал.
Да, благородство требует жертв.
В пути у Оуэна было достаточно времени, чтобы рассмотреть эту проблему с разных точек зрения. Вне зависимости от того, насколько ему нравилась Аннабелл, между их социальным положением существовала непреодолимая пропасть.
Ему требовалась жена-аристократка. Несмотря на то, что дед Белл был виконтом, она воспитывалась в другой среде. Ее не представляли к королевскому двору, она никогда не присутствовала на ассамблеях в «Олмаке», не бывала в опере.
Ни одна женщина не возбуждала его так, как она, и не давала ему чувство такой жизненной полноты. Тем не менее титул обязывал вести себя ответственно. Будущая жена должна иметь воспитание, общественное положение и опыт поведения в свете, соответствующие герцогине.
Аннабелл ни разу не была на балу. Как она может, например, выступать в роли хозяйки бала?
Со времени, когда он учился ходить, его уже готовили быть герцогом. Еще до того как он познал свою сущность, ему стало понятно, насколько важен титул, которым он рано или поздно будет обладать. Все в его семье, весь круг знакомых и лондонское общество тоже понимали это. Для него представлялось неизбежным то, что он займет свое место в палате лордов и возьмет на себя управление поместьем Хантфорд. Но самое главное — на нем лежала ответственность за благополучие множества людей, включая членов семьи и многочисленных тетушек.
Честь и долг превыше всего!
Какие-нибудь три года назад женитьба на Аннабелл была вполне возможна. Но его мать устроила весь этот цирк и ушла из семьи, опорочив имя Хантфордов. А потом самоубийством покончил отец. И хотя, помимо домашних, никто не мог подтвердить самого факта самоубийства, высшее общество полностью уверилось в этом. На репутацию семьи легло несмываемое пятно.
Если сейчас он еще женится на портнихе, это будет конец.
А он не мог позволить себе так поступить из-за сестер. И из-за титула.
На солнце набежало одинокое облако, принося с собой тень. Оуэн зажал повод в руках. У них впереди несколько недель украденной радости и тайных встреч. А потом они скажут друг другу «прощай». И он притворится, что она не самое лучшее из того, что было в его жизни. Он сделает так, что ни Белл, ни ее семья больше не будут нуждаться, если только ее гордость и упрямство не помешают этому. Потом, со временем, она встретит хорошего человека, выйдет замуж, заимеет детей и забудет его.
Но вот Оуэн не забудет ее никогда.
Ради сестер он женится на какой-нибудь особе с безупречной родословной и отличной репутацией. Скорее всего, на избалованной — этаком оранжерейном цветке — красавице, которой ничего не известно о борьбе за выживание и которая, пуская слюни, станет верить всему, что он будет выдавать за истинную правду. Такая перспектива не вызывала восторга.
Наконец вдали появился главный дом поместья Харсби. Вечернее солнце отражалось в стеклах окон, и казалось, что дом подмигивает путникам, намекая на какую-то известную ему одному шутку. Перед величественным фасадом из красного кирпича в центре подъездной площадки огромный фонтан выбрасывал на несколько футов вверх мощную струю воды, которая, распадаясь, рождала туманное облако, висевшее в воздухе. Главный дом, выстроенный в форме буквы «Т», окружали тщательно подстриженные газоны с купами берез.
Производивший солидное впечатление, дом Харсби все равно был бледной тенью главного дома в Хантфорде. Что, интересно, подумает Белл о его имении, если ей когда-нибудь доведется там побывать? Оуэн отбросил эту мысль. Шансы были за то, что она никогда не увидит его любимое поместье. Золотой закат слегка потускнел.
Карета катила по подъездной дорожке, а его мерин рысил рядом. Оуэн не мог дождаться, когда спешится, чтобы помочь сестрам спуститься из кареты и… увидеть Белл.
Через газон им навстречу мчался мальчишка-конюх. Оуэн соскочил на землю и с удовольствием бросил ему повод. Широким шагом подошел к карете, отодвинул лакея и сам открыл дверцу. Первой выпрыгнула Оливия, едва дождавшись, когда он опустит подножку. Запертая в карете почти на целый день, она, должно быть, чуть не сошла с ума.
— Слава богу, наконец приехали! — воскликнула Оливия. — Было такое чувство, что меня похоронили заживо.
