В то же самое время Асмик плакала и смеялась, обнимая Тиграна. Он пришел к ней словно с того света, но он был настоящим, живым. Никто никогда не испытывал такого счастья, как она, и никто не ведал такого горя, потому что плата за это счастье была слишком жестокой.
— Ты не погиб, ты со мной! — повторяла женщина.
— Да, мама!
— А Сусанна?
— Она жива. Сусанна осталась в семье дяди Вардана. Вот только, — мальчик прикусил губу, — их угнали арабы.
— Куда?!
— Не знаю. Приказали всем собрать вещи и куда-то повели. А я убежал — к тебе.
— Откуда ты знал, что я жива?
— Я в это верил, — просто сказал Тигран и спросил: — Тот человек, которого я встретил на лугу, когда шел к тебе, кто он? Он так на меня посмотрел…
Лицо Асмик было залито слезами.
— Тигран… это твой отец.
— Расскажи о нем! — попросил мальчик.
— Прости… Потом. Сейчас… я не могу.
При мысли о том, что случилось с Камраном, при воспоминании о добром и умном взгляде его темных глаз у Асмик замирало сердце. Этот человек любил ее глубоко, бескорыстно, терпеливо и нежно; отчего она не стремилась проникнуть в тайную жизнь его души? Почему не была счастлива тем, что в любой миг могла положить голову ему на грудь и услышать, как бьется его сильное, смелое и благородное сердце?
Ответ был ясен: потому что ее постигло ни с чем несравнимое горе. Но не только поэтому. Потому что она всегда считала их любовь в большей степени преступной, нежели чудесной, суровым проклятием, а не спасительным Божьим даром.
Вернувшиеся из разведки мужчины доложили Асету, что арабы отправились на запад, к берегам Зайенде-Руд и что, к сожалению, их слишком много.
— Должно быть, слились еще с каким-то отрядом, а теперь хотят соединиться со своей армией, — высказал предположение Асет и решительно произнес: — Нам их не одолеть. Прости, дочка, я не могу рисковать людьми.
Асмик опустила голову и долго молчала. Наконец промолвила:
— Мы тоже пойдем к Зайенде-Руд?
— Да. Как и собирались.
— Это хорошо. Туда угнали жителей Луйса, селения, в котором я прожила долгое время. Среди них моя дочь.
Часом раньше арабы снялись с привала, затушили костер, рассыпавший алые искры, костер, от которого струился дым, такой же красный, как обильно покрывавшая землю кровь. Казалось, здесь зарезали барана, хотя на самом деле это был человек.
Брезгливо поморщившись, Абдаллах ибн Сабир тронул ногой изувеченную человеческую плоть и произнес:
— Что с этим делать? Оставить на тропе, на съедение зверям и птицам, или сбросить в пропасть?
Никто не успел ответить: вперед выступил Ибрагим. Он еле слышно пробормотал, по привычке не поднимая глаз:
— Как бывший могильщик, я скажу так: трупы обязательно надо хоронить. Чем надежнее похоронен мертвец, тем спокойнее живым.
На мгновение задумавшись, Абдаллах махнул рукой.
— Вот и похорони эту падаль! Едва ли кто-то захочет притронуться к ней!
Когда Ибрагим приблизился к телу и склонился над ним, Абдаллах спросил:
— Он мертв?
Ибрагим протянул руку и коснулся шеи человека.
— Да, господин.
— Он так и не сказал нам, кто он, откуда и как его имя, — заметил кто-то, а другой араб произнес:
— Может, надо было отвезти его в Исфахан?
Абдаллах резко обернулся.
— Да кто он такой, чтоб таскать его за собой? Мне не нужно знать имя этого нечестивца, мне достаточно видеть его мертвым!
Ибрагим принялся за дело, когда остальные уже тронулись в путь. Он нашел удобную каменную нишу в углублении скалы рядом с тропой и опустил туда тело. Он заложил нишу камнями, но так, чтобы их было легко отодвинуть и чтобы внутрь проникал воздух.
— Ты не сказал нам свое имя, но Аллаху оно известно, и он один знает, как с тобой поступить, — пробормотал Ибрагим и поспешил прочь, изредка испуганно оглядываясь, будто ожидая, что мертвец выберется из могилы и бросится в погоню.
Вардан, его мать, жена и дети сидели возле костра. Кругом были другие костры; пламя потрескивало, мерцало, разгоняя тьму, и, как всякий свет, внушало надежду. Сквозь красноватый дым просвечивали крупные звезды, но исполинские горы были неразличимы в глубокой ночи.
Невдалеке громко и жалобно блеял и мычал скот, тогда как люди переговаривались очень тихо. К Вардану и его семье осторожно пробрался Манук и прошептал: — Как вы? Что думаешь делать?
Вардан в бессилии сжал кулаки.
— Я могу думать сколько угодно, но… к сожалению, это ничего не меняет.
В их печальную толпу, будто ручьи в огромную реку, вливались все новые и новые люди. С кем-то из них удавалось перекинуться словом — это были такие же обездоленные крестьяне или мелкие землевладельцы. Арабов тоже стало больше; какие-то отряды без конца присоединялись к тому, что гнал вперед жителей Луйса, словно скот на заклание.
— Завтра мы будем у берегов Зайенде-Руд, — сказал Манук.
— Быть может, там нам удастся бежать?
Бежать! Кое-кто пытался это сделать: их сбросили вниз, и их тела разбились о камни.
— Не лучше ли будет, — осторожно вмешалась Каринэ, — если мы попытаемся действовать поодиночке. Иначе говоря, если кто-то из нас получит возможность бежать, пусть бежит! Вместе нам будет труднее…
— И куда нам бежать? — промолвил озадаченный Манук.
— Домой, — просто сказала женщина. — Куда же еще?
Ночью Вардан со странной надеждой прислушивался к темноте, будто ожидая, что в ней внезапно зародятся некие спасительные звуки, вглядывался в далекое черное пространство, словно желая узреть судьбоносный знак. Костры потухли, и людям казалось, что их окружает угрожающая, неведомая, похожая на гигантский мрачный купол Вселенная.
Гаянэ лежала рядом и не двигалась. Вардан не знал, спит ли она, и заворочался, внезапно почувствовав настоятельную потребность поговорить с женой.
Женщина уловила его порыв и повернулась.
— Я знаю, как тебе тяжело, — прошептала она. — Куда тяжелее, чем мне.
— Почему? Ведь ты тоже переживаешь.
— Да. За детей, за нас, но… У меня никогда не было ничего своего — ни земли, ни дома. Все это было у тебя, но ты знаешь: я вышла за тебя замуж не из-за того, чтобы жить в достатке. Мне всегда была нужна только семья, ты, дети и Каринэ. И пока вы, слава Богу, со мной.
Вардан быстро протянул руку и с тихим стоном сжал ладонь жены.
— Ты права. Это главное. Что такое земля и дом? Будет другая земля, и можно построить новое жилье…
«Для тебя это означает слишком многое. Другой земли не будет, так же как другого дома. И… иной любви, чем та, которая все эти годы принуждала тебя быть рядом, но — не вместе со мной», — подумала Гаянэ, однако вслух ничего не сказала.
